Ирэн Роздобудько - Я знаю, что ты знаешь, что я знаю…

Людей на улицах мало. Тишина. Карамельные виллы, окруженные садами.

И… запах сирени.

В пустом кафе, куда я зашла, чтобы оттянуть время встречи, к которой не очень была готова, пришлось перекинуться парой слов с барменом. Сказала, что ищу дом фрау Шульце. В ответ услышала, что старая фрау доживает последние дни и вряд ли примет меня, ведь она давно живет уединенно и даже не держит прислугу, хотя может себе это позволить. И горничную, и повара, и хороший уход социальных служб. Но вот уже года два в ее дом не ступала ни одна «человеческая нога».

С тем и направилась к ней.

…Мне долго не открывали. Потом за дверью послышался скрип, будто к ней подошел железный человек. Но это скрипела инвалидная коляска. В ней сидела старая женщина. Старая, но красивая. Я стояла на пороге с чемоданом и не знала, что сказать. Не знала, на каком языке, ведь немецкий я знаю плохо.

Снаружи был день, яркий свет, буйство красок запущенного сада, а из открытой двери на меня повеяло душной темнотой, казалось, что шагну вперед – и растворюсь в ней, стану тенью.

Я застыла на месте.

Женщина смотрела на меня.

Ее руки и губы дрожали.

У меня даже возникла мысль не признаваться, а просто спросить, сдает ли она комнаты, как раньше. Но она опередила меня, произнеся мое имя.

Я не знала, стоит ли мне наклониться и поцеловать ее. Не поцеловала.

Она немного отъехала, впуская меня в дом.

В этом большом двухэтажном особняке жизнь теплилась только в одной комнате – большой спальне, где она и обитала. На стене висел портрет – юная женщина с цветком. Чем-то неуловимо похожая на тебя.

И я расслабилась. Хотя совершенно не представляла себе, что должна делать дальше…

Знаешь, что мне понравилось? Она, фрау Шульце, не лезла мне в душу и не требовала называть себя бабушкой с первого же дня.

Только спросила, смогу ли я остаться на все лето, ведь она собирается умереть в конце августа и не принимает по этому поводу никаких вежливых возражений. Мы даже посмеялись над этой темой.

Ну, теперь о доме, как ты и просила. Вероятно, он тоже стал для тебя маленьким якорем, началом отсчета твоей новой жизни.

Фрау Шульце сказала, что я могу выбрать любую из комнат наверху.

Я выбрала «твою» – сама, наугад, лишь только увидела из окна густые заросли сирени и что-то похожее на цветочные клумбы. «Этим занималась одна из моих постоялиц», – объяснила фрау.

– Соня? – спросила я.

И она посветлела. Начала расспрашивать о тебе. И ты, именно ты, стала нашей общей темой, благодаря которой мы избавились от напряженности и неловкости, которые обе испытывали.

Я рассказала все, что знала. О том, что ее протекция в отношении мистера Рида сыграла свою роль не только в твоем творчестве, но и в личной жизни. О том, какая просторная у тебя мастерская со стеклянными стенами, через которые виден твой сад, как на тебя смотрит мистер Рид…

– Я знала, что так должно быть, – сказала бабушка. – Фрау Соня – удивительная женщина, а Гарри не только гениальный промоутер, но и из тех шальных безумцев, которые еще способны ценить настоящее – и искусство, и… чувства.

Потом мы поговорили о других, тех, кого я знала только по твоим рассказам. Наверное, тебе это будет интересно.

После смерти уборщицы Оксаны и твоего побега в Америку (О! Бабушка рассказала, как собирала тебя и почти силой вытолкнула в другой мир. «Как при родах», – сказала она!) все здесь рухнуло, развалилось на части. Будто, как она выразилась, прорвало дамбу.

Сначала фрау Шульце отказала в жилье твоему «бывшему» – она его никогда не признавала. Оказывается, держала вас у себя только ради тебя. Очень смешно рассказывала, какую истерику он ей устроил, мол, что она – старая сплетница и проныра, чуть не побил. Пришлось Максу усмирять его «мужскими методами».

Та певица, которая снимала комнату рядом с вашей, Татьяна, уехала раньше. Кажется, вернулась на родину, хотя собиралась в Бельгию.

Марина, дочь квартирантов, живших слева от тебя, почти одновременно с ней отправилась в «неизвестном направлении». Пару дней, пока родители не получили от нее письмо, они очень ссорились – с утра до ночи, обвиняя друг друга во всех грехах. И это тоже было похоже на прорванную плотину, ведь семья была образцовая.

Оказалось, что у фрау Веры роман с каким-то немцем, а отъезд дочери стал катализатором для того, чтобы сказать правду. Закончилось тем, что она тоже ушла. Фрау Веру я видела собственными глазами – на похоронах. Она приехала с новым мужем. Красивая, элегантная. Подошла ко мне на минуту, пожала руку, произнесла пару слов соболезнования.

Макса потрепала по щеке и сказала что-то вроде:

– Ну, ты наконец научился мыть после себя посуду?

Хотя я не поняла, о чем речь. А они рассмеялись. Поговорили о Марине. Фрау Вера горделиво сообщила, что дочь работает в Нидерландах, поступила в местный университет, удачно вышла замуж. Но потом махнула рукой и расплакалась.

Макс…

Нет, сначала еще об одном – о Романе Ивановиче, муже фрау Веры. Его мне тоже довелось увидеть. Бабушка говорила, что он работает на автозаправке. Мы с Максом поехали туда.

Герр Роман работает на той же заправке мойщиком автомобилей, снимает маленький номер в мотеле напротив. И, похоже, это его вполне устраивает.

Сказал, что пишет роман и вскоре получит за него большой гонорар, но красные глаза и распухший нос говорили о том, что герр Роман каждый вечер проводит довольно основательную «творческую разминку»…

Кто действительно «пишет роман», так это Макс.

О тебе и о нем мы с фрау Шульце говорили больше всего…

Дорогая Соня! Так или иначе, но это все новости «с места событий». Сейчас сделаю небольшой перерыв – нужно оторваться от компа, ведь утро перешло в вечер. Пока читай то, что я написала.

Отправляю.

Вернусь через часок.

И, кстати – доброго тебе утра! Забываю о «часовых поясах»…

…Теперь я снова сижу у окна, смотрю на сад.

Под вечер, засыпая, кусты сирени пахнут особенно остро, просто плакать хочется…

Я всегда удивлялась этим «непонятно-чем» – то ли деревьям, то ли цветам. Грозди микроскопических, но таких филигранно выточенных цветочков… Интересно, сколько их в одном соцветии? Разве сосчитаешь? Одинаковое ли количество лепестков на этих цветах? Или среди них есть «счастливые», как, скажем, на клевере? Я знаю, что ты это точно должна знать! Иначе бы твои творения из серебра и камня не были бы такими совершенными.

А я таки надолго застыла перед твоим «Сиреневым кустом» в Метрополитене. Так, как сейчас – перед этим окном. И думаю, что, скорее всего, ты делала именно этот куст. А поэтому – у меня есть ответ: каждое соцветие и каждый цветок в нем – неповторимы. Ведь правда?

При чем тут сирень?..