Ахат Мушинский - Шейх и звездочет

Было хорошо слышно, как за дощатой, аккуратно оклеенной обоями стеной причитает соседка.

А моя мама всячески старалась отвлечь осиротевшего мальчика. Посадила его за мой столик, достала мои игрушки.

— Как тебя зовут, малыш?

— Шаих, — всхлипывал он и прислушивался к тому, что творилось за стеной, которая была преградой лишь для взора, но не для слуха.

— А маму?

— Ани… [1] Ани (тат.) — мама.

— А по имени?

— Рашида.

— Мы теперь соседи ваши. — Мама трепала его по упрямой челке и кивала на меня: — Будешь вот дружить с Ринатом. Тебе сколько лет?

— Шесть.

— Выходит, одногодки, послевоенные. Вместе и в школу отправитесь на будущий год. А ты чего забился в угол? — это она уже мне. — Покажи гостю свои игрушки Ну же…

С того дня и завязалась наша дружба с Шаихом — Шейхом, как его потом в школе окрестили. Но я его так никогда не называл.

В то далекое майское утро тысяча девятьсот шестьдесят первого года, которое я помню лучше вчерашнего, Шаих разбудил меня затемно.

На просторном, им самим сколоченном топчане он затихал с вечера мгновенно. Натянет одеяло на голову — и все. А я возился чуть ли не до самого подъема — так сильно будоражила предстоящая рыбалка, на которую родители отпускали меня нечасто. Под утро все-таки проваливался в сон, и тут же Шаих встряхивал меня, одетый, деловитый. Пока я собирался, он поправлял рыболовные снасти, осматривал велосипеды…

Едва ночь расшторивалась, а мы уже вылетали из города на своих драндулетах и гнали к реке. Каждый раз казалось, что вот именно на этот раз нам неслыханно повезет.

Была середина роскошного мая. Невидимые дали дышали приветливым теплом. И если предрассветная свежесть все же пробирала нас, несущихся на всех парах, то это не остужало пыл, впереди были Волга, солнце, воля, вся жизнь! А как же иначе в пятнадцать лет! (Он родился на полгода раньше меня, и я все время догонял: по полгода в году мы были ровесниками, а по полгода он был старше меня на год.)

В тот раз мы рыбачили у лесоперевалочной базы. Излюбленное место Ханифа, нашего соседа (его единственная на улице мазанка белела напротив дома через дорогу). Бывший моряк-балтиец, на гражданке он опять служил. Участковым милиционером. Ханифа уважала вся округа, пред ним трепетала местная шпана. О нем и в газетах писали — он один схватился с шестью бандитами, двоих с ходу скрутил, остальных поймали позже. А всего лишь через год после того случая бросился ранней весной в полынью и вытащил провалившуюся старуху и ее овчарку. Такой мужик. Точнее, парень, ему тогда всего двадцать четыре минуло. У него был личный мотоцикл, трофейный двухцилиндровый «BMW» с коляской, который он, ясно, не на войне у фрицев отбил. На нем он и на службу тарахтел, и на рыбалку, и жену с детьми катал. Стук цилиндров его машины мы с закрытыми глазами за десять заборов узнавали.

Мотоцикл, как запаренный жеребчик, стоял на берегу, склонив переднее колесо набок. Хозяина не видать. Мы прислонили велосипеды к коляске и запрыгали по плотам, которым в том месте ни конца, ни края, словно кто-то надумал вымостить бревнами всю Волгу. Покуда отыскали окно вольной воды, упарились.

…Сидели рядышком. Шаиху на рыбалке везло, и я обычно пристраивался к нему поближе. Порой так закидывал удочки, что лески наши спутывались. Шаих терпел, а я за компанию тоже не без улова оставался.

Не клевало. Из-за горы бревен на берегу выглянуло огромное красное солнце и поплыло по чистому небу, быстро уменьшаясь и бледнея. Вода заблестела, все ожило вокруг, замелькали короткохвостые береговые ласточки, на мой поплавок села стрекоза. Прогнать ее сквозь навалившуюся неотвязную дрему сил у меня не хватило.

Проснулся, когда солнце уже вовсю слепило из зеркала воды, и по ее зеленовато-голубой глади, будто по опрокинутому небу, потянулись редкие дневные облака. А Шаих все сидел на прежнем месте, слегка покачиваясь и не сводя глаз с удочек, — вот-вот белугу вытащит.

Я хотел было перевернуться на другой бок, как вдруг он схватил донку и быстро-быстро стал выбирать лесу. Добыча выпорхнула из отраженных облаков, точно шальная птица. Сорвалась с крючка, заплясала по бревнам, уж и водица рядом… Шаих изловчился, цапнул пятерней, но рыба выскользнула из руки, и тогда он молниеносно, с одного взмаха пригвоздил ее к плоту финским ножом, который бог знает когда еще подарил ему сосед Николай Сергеевич Новиков (финка была старинной, кожаные ножны ее истлели, деревянная рукоятка сгнила, и Шаих выточил и приладил новую).

Под острием ножа был линь. Не такой крупный, каким показался сперва (потому-то и не сачил его сачком), но все равно солидный, толстый, с запорожскими усами.

— Не слинял чуть линек-то, — заметил я. — Скользкий, гад.

— А-а!.. — сказал Шаих. Он не рисовался, не перед кем было, да и не в его характере. На любой рыбалке, при любой поклевке он думал о большой рыбе. Он был рыбак.

Помню: мы еще совсем птенцы-оперыши, зима на дворе, моя мама высаживает из русской печи румяные эчпочмаки, жарко в общей кухне, запашисто. По какому поводу праздник? — Отец ли из командировки вернулся (он работал шофером на грузовике), брат ли стипендию или расчет за целину, где поработал прошлым летом, получил? Неважно, главное — праздник для всех, всем домом будем угощаться.

А он на рыбалку…

Зимняя рыбалка у нас в городе тогда только-только зарождалась. Толчком новой страсти горожан послужил пуск Куйбышевской ГЭС, когда перекрытая плотиной Волга разлилась вдруг морем-океаном, а вертлявая Казанка — широченной рекою.

— Куда ж ты, Шаих? — удивилась мама. — Пироги готовы.

— Червей надо накопать, пока светло.

— Какие зимой черви?

— Обыкновенные, просто они сейчас поглубже сидят.

— Покушай сначала.

— Потом.

Он нахлобучил отцовскую шапку, защелкнул на телогрейке ремень со звездой на бляхе и пошел.

Червей мы копали в овраге — на Ямках, как мы называли тот громадный извилистый овраг за школьным двором. Там летом окрестные жители и картошку сажали, там же, на ближнем склоне, и свалка прижилась, а подальше, за поворотом, на дальних Ямках блестело озеро, на котором устраивались преславнейшие морские бои: весной — на льдинах, летом — на чем попало: на плотах из сваленных заборов, флотилиях из бочек, носилок, автомобильных шин… Бывало, с какого-нибудь «крейсера» в воду разом человек по десять летело.

Зимой озеро превращалось во множество хоккейных площадок, а склоны Ямок — в раздолье для лыжников. Здесь и слалом крутили, и с трамплинов сигали, и на одной лыже с подрезанным задком такие кренделя выписывали — залюбуешься!

Неукатанной оставалась лишь занесенная снегом свалка ближних Ямок. Туда и направился Шаих.