Ахат Мушинский - Шейх и звездочет

Домой на Алмалы Николенька добрался лишь к вечеру. Сперва спустился на Засыпкина. Но там ни души, тетки куда-то канули, дедушка не возвращался, понапрасну проторчал у ворот дома.

Узнав, в чем дело, отец, еще вчера сам работавший в том же продовольственном отделе уполномоченным по заготовке яиц, поспешил в комендатуру. Это был опрометчивый шаг, который мог стоить жизни. Дежурный русский офицер встретил посетителя по одежке — ласково, а выяснив, зачем тот пожаловал и кем собственно является, церемонно проводил в комнату, где его чуть ли не до полусмерти избили. Своего конца неосторожный уполномоченный избежал, как он позже рассказывал домочадцам, по великой случайности: его вытолкнули не в ту дверь, нет, наоборот, в ту единственную дверь, за которой был не двор с кровавой стенкой, поджидавшей очередную жертву, а тихий сад, обнесенный невысокой чугунной изгородью. Преодолеть ее человеку, почуявшему свободу, хоть и сильно побитому, большого труда не составляло.

А Федор Софронович так и не вернулся. И тела его не нашли, чтобы по-людски предать земле. Пропал человек, сгорел без следа. Лишь желтый саквояж его с открытками прибыл в дом на Алмалы, чтобы служить... Нет, не доброй памятью, а напоминанием о том страшном августовском дне. Может, потому-то и оставался десятки лет нетронутым.

Гайнан Фазлыгалямович ни в грош не ставил жизнь. Не чью-то конкретно и не свою лично, а вообще. Пусть она удачлива, но все одно, как ни крути,— временна, говорил он, и потому бессмысленна. Ни одно из жизненных достижений на якорь не поставишь, ни одной из заслуг от смерти не отгородишься. Лопаются жизни, как воздушные шарики. И голубые, и розовые лопаются.

Брюзгой он был. В то же время производил впечатление волевого человека. По крайней мере, первое время. А все эти разговорчики из него позже полезли.

В нашу жизнь он вошел пружинистой поступью бывалого человека, поскрипывая хромовыми сапогами, из голенищ которых били вразлет щегольские галифе.

Я говорил: Шаиху он сразу не понравился. Мне же, несмотря на его красную физиономию,— ничего, вроде, мужик как мужик... На воображение подействовал низкий с металлом, прям-таки польробсонский голос. Разговоры вел он неторопливо, душевно, а я представлял себе, как он рвет голосовые связки, силясь перекричать в бою вражескую канонаду, и с хрипом «Ура!» поднимает бойцов в атаку.

С месяц поженихавшись, Гайнан сделал нашей соседке официальное предложение — торжественно, в присутствии Шаиха и моих матери с отцом.

Август в нашем краю благодатная пора. Сады-огороды по-царски оплачивают каждую каплю пота своих тружеников. Большие семейные торжества у нас обычно подгадывались именно к этому времени.

Август того года не подкачал, выдался, как по заказу, плодородный, теплый, ведреный. Рашида-апа сказала, что свадьбу играть не собирается, а скромненько накроет стол для близких и все.

— Пироги испеку, салаты нарежу. Чего еще для своих-то?

Но Рашида-апа была бы не Рашида-апа, если б не использовала прекрасный случай развернуться. Ну не вся улица, так, половина у Шакировых в гостях побывала — это точно. Свадебничали с размахом. Я б не заметил, но мама, ложась спать, сказала отцу, что столько мяса она ни на одних торжествах не видела. «Он все,— ответил отец,— жених».

Жених на свадьбе был в ударе. Он и пел, и плясал, правда, не совсем умело, но от души. И анекдоты рассказывал, что у него получалось лучше, и с распростертыми объятиями встречал все новых и новых гостей. Он и Николая Сергеевича затащил, но тот посидел немного и скоро удалился — и стеснялся своей необщительности (ни петь, ни плясать, ни компанию поддержать), и не привык к праздному времяпрепровождению. Поздравил, пожелал счастья, чего еще надо?

Зато другие веселились. Кого только не было тут — и продавец из «керосинки», и завскладом гастронома, и управдом, и даже нелюдимая Милочка, соседка с первого этажа, содержавшая полсотни кошек (она всех их наперечет знала и, когда вечером какой-то не хватало, долго и жалобно кликала: «Мурка, Мурка... Барсик, Барсик...»). Шаих после зло шутил, что все на свадьбе побывали, вот только Милочкиных кошек не пригласили. Он это и матери сказал, а та ответила: «Будь спокоен, и кошек угостила, досталось им гостинца».

С удвоенным вниманием Гайнан обхаживал соседа, жившего через улицу напротив, участкового милиционера, лейтенанта Ханифа Хакимова. Они о чем-то жарко толковали, вернее, жених что-то настойчиво втолковывал бывшему балтийцу, но тот чего-то недопонимал. Ханиф был мировым парнем, он частенько катал нас, местных пацанов, с ветерком по Алмалы на своем двухцилиндровом вороном с коляской. Однажды после Первомайской демонстрации, когда еще не тронулся городской транспорт, он перевез нас, целую ораву, одной ездкой от Кольца к нам на гору (наша улица была на возвышенности). Я лично восседал на бензобаке и держался за руль. Остальные — кто как, уму непостижимо! Мне казалось, это я всех везу. Такое не забывается. Кстати, о том, что я чуть не утонул в мае, родителям он не накапал. И еще одна большая заслуга была у нашего участкового милиционера. В те годы, не совсем в те, когда свадьба происходила, пораньше, в пятидесятые, вышел какой-то указ, объявивший голубей врагами города — то ли, по чьему-то разумению, заразу они распространяли, то ли в результате необыкновенной прожорливости заготовку зерна срывали — не знаю, но голубятни повсеместно запрещали. За Шаихову наш лейтенант выговор схлопотал, но отстоял. Лишь лаву в другую сторону пришлось развернуть, чтоб с улицы в глаза не бросалась.

Ханиф пришел на свадьбу в штатском, но все равно к спиртному не притронулся, куда-то ехать надо было.

— К нам на прописку, Гайнан-абы?

— Так точно! — бойко отвечал Гайнан.

— А не будет тесно? — Ханиф расспрашивал теперь сам и с молодым аппетитом, ловко — ни одной изюминки на скатерть — расправлялся с многоэтажным куском губадии.— А в загсе расписались?

— На днях распишемся, куда спешить.

— Летом-то ничего, Шаих в сарае живет.

— Ночует,— поправлял Гайнан.

Ханиф вспомнил прибаутку:

— Что красный? — Жениться хочу.— Что зеленый? — Женился!

Оба смеялись, и Гайнан остроумно отвечал:

— Да-а... На войну и на женитьбу надо смело идти. Сам-то женат?

— А как же! Два бойца в тылу.

— Из ранних наш участковый, из ранних,— вступила в разговор Гульфия-апа, мать Киляли. С какого боку-припеку оказалась она тут? Со стороны жениха? Позже я узнал с какого боку...

Скоро свадьба шумно выкатилась во двор. Щедро грело августовское солнце. Какие заботы на исходе лета? Да в выходной, да на свадебке?! Гуляй-пляши, только бы ноги не отнялись. Двор у нас раздольный был, лишь у сарая кустарник сирени да дуб посередке со столиком и лавочкой, где и пристроился гармонист. Подпер он спиною дуплястый ствол, тронул пуговки Шаиховой гармошки и лихо развернул меха. Гости встрепенулись, просияли, пошли пляски, зазвенели песни, татарские, русские...