Анастасия Комарова - Совместимая несовместимость

К концу третьей песни Варвара, задыхаясь, еле увела его со сцены, таща за собой за руку, словно козла на веревке.

Хохочущие, разгоряченные, они вернулись к столику и с размаху плюхнулись на потертые, под старину, стулья. И он налил им по целому бокалу вина, а так как очень хотелось пить, то они выпили его залпом, глядя друг другу в глаза и поминутно прыская со смеха.

Допив все до последней капли, Варвара опустила голову, приложила руку ко лбу, потом с глубоким вздохом откинулась на стуле. Иван снова не заметил, как в руке у нее оказалась сигарета. Спеша протянуть ей зажигалку, он чуть не опрокинул свой бокал, а она, прикуривая, придерживала его руку и пристально смотрела исподлобья ему в глаза, пытаясь изобразить роковую женщину из гангстерских боевиков, но безуспешно — все портила неудержимая улыбка.

Однако у Ивана вдруг пропало желание смеяться. Может быть, оттого, что она была сегодня так близка и красива. А может быть, оттого, что пальцы у нее, несмотря на жару, были холодными, а веселье в глазах настолько буйным, что напоминало истерику.

...Все это время Мишка с печальной, насмешливой улыбкой наблюдал за ними. А потом он стал читать им стихи своим низким, рокочущим голосом. Иван готов был поклясться, что еще никогда и ни в чьем исполнении Бодлер не был так нежен, а Шекспир так жесток...

Он уже давно потерял счет выпитым бокалам и после очередного благодарственного тоста почувствовал, что, если сейчас же не выйдет на воздух, ему станет плохо. Он с беспокойством взглянул на Варю, удивляясь, как она еще держится.

И увидел, что она, притихшая, опираясь на руку щекой, смотрит на Мишку Горелова полным обожания взглядом, таким, что тот перестает пить и тоже смотрит на нее — а она даже не моргает...

Тогда Иван понял, что она абсолютно пьяна. Он забеспокоился и хотел предложить ей выйти подышать вместе с ним, но никак не мог правильно составить фразу. Непомерные умственные усилия доконали его, и он вышел из зала быстрее, чем это принято.

Пока он бродил вокруг ресторана, среди аккуратно подстриженных низких кустиков, его преследовала неприятная и неотвязная мысль, что он зря оставил Варвару наедине с Мишкой. Он был не настолько ослеплен своими сегодняшними успехами, чтобы не понимать разницы в отношении женщин к себе и к нему. То, ради чего Ивану нужно было два часа изображать прекрасного принца, Мишке удавалось за считанные секунды, причем без всяких особых усилий с его стороны. Иван слишком хорошо это знал, и это знание не способствовало улучшению его самочувствия.

Несколько раз он пытался вообразить себя героем и подходил совсем близко к призывно раскрытым дверям, но стоило ему вдохнуть теплого, вкусного воздуха, струящегося оттуда, как весь его героизм сдувало куда-то в сторону моря, и он покорно разворачивался и уходил к берегу.

Там было не намного легче. Там было странно...

Над водой быстро темнели влажные облака. Само море из розового сделалось зеленовато-черным и словно шевелилось. Как будто волны не понимали, в какую сторону дует ветер и куда им, собственно, следует плыть...

Итак, облака двигались, море волновалось, но при этом было совершенно нечем дышать — духота стояла такая, как будто выключили воздух. От этого странного несоответствия шевелящихся облаков и волн и совершенно неподвижного воздуха возникало неприятное чувство.

Неизвестно сколько прошло времени, пока Иван наконец не почувствовал себя в состоянии вернуться в ресторан, не причинив при этом неприятностей себе и окружающим.

...Он проснулся от звуков ливня.

Возможно, это было ближе к утру, но за окном стояла темень. Сильный ветер, почти ураган, дергал хлипкую форточку, заставляя ее распахиваться, захлопываться и снова распахиваться с такой силой и с таким звуком, что было понятно — еще секунда, и она разобьется, засыпав комнату осколками. Собирать их не хотелось, а потому он заставил себя вскочить с кровати. Он поймал ее почти в последний момент и придержал, в спешке больно ударившись пальцами. Это помогло проснуться. Иван стоял у окна, держась одной рукой за форточку — он открыл ее, и теперь ветер баловался с тонкой прозрачной занавеской: то вдувал ее круглым пузырем в комнату, то утягивал обратно к себе — точь-в-точь плохо воспитанный подросток, развлекающийся со жвачкой.

Почему-то кружилась голова. Воздух, которого так не хватало вечером, приятно охлаждал горячий лоб, легко проникал в легкие, заставляя жадно дышать. Было хорошо, только слишком холодно — ветер был ледяным, и голый живот невольно подбирался, вжимаясь в спину. Иван посмотрел на себя — он был в одних трусах.

Он понял, что не помнит, как раздевался. Или его раздевали?

Он попытался припомнить дорогу домой — в голове возникло только смутное ощущение бесконечной, тошнотворной качки в машине и несколько ярких, разрозненных сценок...

Бледное, усталое, почти измученное лицо Варвары, с беспокойством и заботой склоненное над ним... Тихий Мишкин голос, что-то быстро говорящий ей, его крепкие руки, поддерживающие Ивана, увлекающие его куда-то, куда он идти не желает. Он хочет сказать об этом, но вялый язык его не слушается. Потом провал... Нет, вспомнил!

У него захватывает дух, как в детстве у кабинета зубного врача, когда перед глазами резко и невероятно четко возникает эта картинка...

...Он возвращается в зал ресторана и, старательно улыбаясь, подходит к столику — Варвара и Мишка все еще сидят за ним, все так же смотрят друг на друга, как смотрели, когда он уходил. Они тихо разговаривают, Иван не понимает о чем. Лишь присев на стул рядом с Варварой, он слышит странно приглушенный, почти покорный голос, которым она произносит:

— Знаешь... ты, наверное, прав, любви нет, а есть только... Как там у Моруа? Доказательства любви...

Она не замечает его, изумленно смотрящего на нее сквозь пламя толстой свечи на столе.

— Правильно? — спрашивает она, словно старательная аспирантка у профессора.

— Неправильно, — после недолгого молчания отвечает Мишка.

«Неужели я так пьян?» — тогда спросил себя Иван.

Они будто поменялись ролями, как во французской комедии положений.

Потому что теперь уже она смотрит на Мишку с усталой насмешливой снисходительностью. А он... У него вдруг становится такое серьезное лицо. И он с такой уверенной нежностью снова кладет свою ладонь на ее безвольно лежащую на синей скатерти руку...

Тут Иван, кажется, встал и громко заявил, что им пора уходить. Да-да, просто необходимо сейчас же отправляться домой, потому что уже очень поздно, а ему еще нужно сказать им что-то важное... Остановить его не было никакой возможности, да никто и не пытался, и они быстро покинули гостеприимный зал.