Мария Голованивская - Пангея

Когда она закончила, Конон сказал:

— Я хочу повидать Платона. Мне есть что ему предложить. Мы как-то познакомились с ним, далеко отсюда, но контакты утеряны. Да он, наверное, и не запомнил меня.

— Я придумаю, как сделать так, чтобы ты встретился и с Платоном, и с Константином. Когда-то я любила Платона по-настоящему. Совсем еще сосунка. Его можно полюбить. Этим он отличается от многих других, кто ходит по большим коридорам.

Он кивнул.

Она поцеловала ему руку.

Глаза ее горели.

Выйдя от Аяны, жившей на самой роскошной, прямой, широкой, сияющей огнями улице, он отправился в гостиницу пешком. Всего-то два квартала. Конец января — начало февраля всегда в Пангее казались феерическими: снег, метель, лед под ногами, волшебное розоватое свечение фонарей, разносимое по небу кружевом снежных вихрей. Пар изо рта — слова, кашель, яркость щек, запотевшие стекла магазинов, кафе, заиндевевшие мутные окна троллейбусов — все это казалось ему пышным началом большого действия, в котором он увидел и свою роль, одну из главных. Он шел вдоль витрин, усыпанных золотом, платиной, ледяным блеском бриллиантов, мимо соболиных и лисьих мехов, мимо сияющих авто, он силился заглянуть в часто незашторенные окна квартир: хозяева трапезничали под разноцветными стеклянными абажурами, сидели на бархате, похохатывали, обнимались — как же изменился город с тех пор, когда он был здесь всего-то каких-то пять лет назад! До него доносились слова прохожих, идущих рядом, веселые слова. Несмотря на мороз и снежный вихрь, они хохотали в голос, ели мороженое, шли расхристанные.

Пангея.

Вечно кажущаяся молодой.

И вечно оказывающаяся старухой.

Сам Конон-младший уже многие годы, вслед за отцом добывая из зеленых земляных недр золото, а не как другие — слизь доисторических мокриц, гадкую нефть, — впервые восхитился сиянием золота. Что еще так прекрасно согреет, так обогатит человеческую жизнь в этом холоде и тусклоцветии, как не искусственный двойник самого солнца?

Город, по которому он шел, возбуждал его.

Город наполнял его окаянством и полетом мысли.

Город звал его разбежаться и прыгнуть — в эту гущу событий, в эту разномастную толпу людей, и поплыть по ней сначала брассом, а потом кролем, а потом и баттерфляем, чтобы вернуть себе все, чего нет и не может быть на чужой земле. «Нужно выбирать Константина», — кто-то шепнул ему. «Наверное, да, — в душе согласился, — ведь это же город Константина».

Он ел, перебирая закоченелыми ногами, сосиску в тесте. Пил разбавленный кофе из картонного стаканчика. Он свернул в переулок и, купив за астрономическую цену билет с рук, пошел в театр и посмотрел там «Дядю Ваню». Он растрогался, простудился, вызвал расстройство желудка, всю ночь, глотая одну таблетку за другой, он просидел у компьютера, читая электронные архивы газет, он бродил по открытым зонам социальных сетей, убеждаясь все больше — он попал туда, куда нужно, в самый что ни на есть подходящий момент. Разве ему будет лишней поддержка моих парней?

Они встретились с Платоном в маленькой шашлычной в районе разваленной ВДНХ, хозяин, пожилой грузин, всю жизнь жарил здесь шашлыки. По стенкам болтались репродукции Нико Пиросмани — самые дешевенькие, из динамиков хрипло раздавалось «Отвори потихоньку калитку», в маленьком зале они были одни, Платон весело заказал половину меню: и шашлыки, и лобио, и аджапсандал, и пхали из шпината, потом он закусил еще хачапури, круглым, как солнце.

Конон смотрел, как он ел, потихоньку заразился его бешеным аппетитом, тоже умял и шашлык, и мчади, сжевал целую тарелку зелени с сулугуни, выпил полбутылки «Ахашени». Про дело им говорить было нельзя: кто знает, чем напичканы эти столы даже в заштатных забегаловках, а вот поглядеть друг на друга и поесть вместе было можно.

С той поездки в пустыню он очень изменился. Волосы как будто посветлели. Одет просто: джинсы, вязаный свитер с высоким горлом, куртка и лисья шапка. Приехал за рулем сам, бросил машину у входа на выставку, некогда пышно демонстрировавшую великолепие Лотовой эпохи.

Он заговорил просто, улыбнулся, сам протянул руку.

Конон тоже понравился ему (о прошлом опыте он так и не вспомнил): взгляд цепкий, любознательный, тоже в джинсах, хотя и миллиардер, мог бы шикануть или часами, или тростью, уж Платон-то насмотрелся на этих деланых богачей.

— Вы совсем меня не помните? — вежливо спросил Конон. — Пять лет назад, в пустыне, вы еще были одеты принцем и носили накидку с соболями в пятидесятиградусную жару.

— Не-а, — ответил, как обычно, с набитым ртом Платон. — Но сам фестиваль помню. Отчаянное действо! Такое нереальное, душа уносится в небеса.

— Мне тоже там нравилось! Эти перформансы и постановки, а потом… Помните, как все ползали перед отъездом на карачках, собирали фантики, банки, бутылки? Лозунг помните? «Пришел в пустыню — пустыню и оставь». Чистота и пустота.

— Правда, настоящий фан? — подыграл ему Платон. — За собой надо убирать.

Потом они обсудили погоду и природу: вот ведь Божье проклятие, темень одна в Пангее, больше чем полгода темень и дождь. Морозы на фоне слякоти выглядят царственно, лихое это дело морозы!

То, как ладно они говорили, то, как приятно им было соглашаться, то, как один продолжал мысль другого, ясно означало — общего пути у них нет, нет контрапункта, из которого родится энергия. Слишком уж все елейно, ровненько, слишком за упокой. Развлекаться — вот что они могли бы делать вместе, но никак не государственный переворот.

— Вместо отца пойдете? — уклончиво спросил Конон-младший.

Платон пожал плечами.

Перед тем как уже разъехаться, у машины, Конон сказал Патону:

— Я дам денег. Сколько надо. Передайте мне, когда нужно и куда отправить. Передайте с кем хотите, только чтобы я понял, что это сигнал от вас, а не обманка. Платон показал ему жест рукой, кружок, соединив указательный и большой пальцы.

— Не сомневайтесь, — сказал он.

Двинулся к своей машине, но вдруг резко развернулся:

— Может, лучше просто будем дружить? Без всего вот этого?

Встреча с Константином прошла иначе. Тот принимал его как вассала. Выслушал снисходительно, кивнул головой. Конон сказал ему, что хочет участвовать, что рожден участвовать, что у него есть идеи, силы, деньги, наконец. Константин хихикнул:

— Каждый теперь грезит о служении. Зажрались! Думают, служить увлекательно! Думают, что это аттракцион!

Он гневно сверкнул глазами:

— Ты что умеешь-то, служака?

У Конона защипало в носу. Он почувствовал, что кто-то сильный взял его и вертит в воздухе, как ватную куклу. Ему почему-то захотелось извиниться, но Константин смягчился:

— Ладно, будет. Заходи. У нас ведь какая компания: вход рубль, выход — два. Не пугает? А куда тебя, молодца, приставить, мы найдем, уж доверься.