Мария Голованивская - Пангея

В кране воды не оказалось, он уныло сипел и склюнул круглый пузырь, и они отравились на пляж, где можно и тело ополоснуть, и поесть, и поговорить по-человечески. Ничего, что прохладновато, для столичного жителя разве это помеха?

Лука плыл странно.

Вода отчего-то вздыбливалась после его гребков и длинной волной шла потом к берегу.

Когда он переворачивался на спину и плыл на одних ногах, очень быстро, волна покрывала его целиком, словно всасывала или глотала его, и он, сам того не замечая, плыл на спине под водой, подолгу не поднимая лица над водой.

Разговор у Нины и Рахиль, оставшихся на пляже, не клеился.

Нина не могла преодолеть врожденной нелюбви к еврейскому племени и что-то, как ей казалось, язвила, в то время как Рахиль в восхитительном красном купальнике попросту не считала для себя возможным вообще о чем-то говорить с этой хабалкой.

Через короткое время Нина, откушав купленных на рынке фруктов, сладко задремала в тени зонтика, Лука, накупавшись, сел на песочек, счастливо улыбаясь, закурил, и беседа потекла веселее:

— Ну как ты? — участливо спросила Рахиль. — Нигде еще ребеночка не прижил?

— Да не родятся они у меня, ты же знаешь, — улыбнулся Лука. — Оно и к лучшему, зашибу еще…

— А на кого сейчас работаешь? — Говори, не бойся, я ваших орлов все равно не знаю.

— А чего скрывать-то! Был инспектором безопасности, а сейчас у одного друга в охране служу, начальником. Денег платит хорошо, да и вроде на месте я.

— Много мокрухи? — прищурилась Рахиль.

— Много, — вздохнул Лука, — но я стараюсь не сам, прячу глаза, пускай другие.

— Добрый стал, — засмеялась Рахиль, — Нина, что ли, раздобрила тебя?

Лука ласково обнял Рахиль за плечи и что-то тихо заговорил: про убийц больших городов, про их по-детскому наивные души, про нелегалов, которые живут целыми колониями под землей, среди канализационных труб, про подземные города, про сбежавших от узбеков, таджиков и китайцев тараканов и крыс — «не уживаются с ними, представляешь?», про уродства, которые скрывают родильные дома. «Плохое это место — город, — подытожил Лука, — ты заметила, что у городских совсем другие голоса? Ага. Воздух оттуда ушел, и, говорят, связки у них мутировали. Так что живи здесь, смотри на море!»

— А что говорят про Лота? — посерьезнела Рахиль.

— Константин Лакшин будет вместо него, зять его, — равнодушно констатировал Лука, — а сам он сдулся, говорят, ушла от него сила. Неужели до сих пор душа от него болит?

— А дружок твой, на кого ты работаешь, он знает людей? Может выйти на кого надо?

Они быстро прервали разговор, потому что увидели, что Нина открыла глаза и лицо ее внезапно порозовело то ли от южного солнца и ветерка с моря, то ли от сладкого сновидения.

Пошли перекусить в кафе с красными пластиковыми столами и стульями. Нина сладко прихлюпывала чебуречным соком, Рахиль взяла земляничное мороженое, а Лука жевал шашлык, запивая его ледяным пивом. Татарчик, подносивший угощения, кивал и кланялся, ослепляя бесхитростных посетителей натертым до блеска золотом своих зубов.

— У меня есть один дружок, на рынке ядом торгует, — как будто вынырнул из своих мыслей Лука, — вот такой же с виду, как этот! Тоже татарчик.

— Все они на одно лицо, — хихикнула Нина, — бабам хорошо, принесла от чужого, а по лицу не видать: поди различи!

— Ты почему про это? — встрепенулась Рахиль. — Нам-то с тобой что?

— Я все думаю, на какие хитрости люди идут, чтобы поубивать друг друга. Ты прикинь? Он продает таблеточки, эти таблеточки подмешивают в еду или питье. Долго так, с месяц. От этих таблеточек человек тихонечко так умирает через месяц-другой, все чисто, не подкопаешь. И чего только люди не придумали от своей бездарности, не могут по-нормальному убить, и все!

— На отдых, называется, приехали, — возмутилась Нина, — Лукаша, ну разве можно так?! Ты бы отдохнул, отвлекся…

— Я в том смысле, — улыбнулся Лука Нине, — что у людей у самих по себе ничего для убийства нету. Слабые они и для этого не приспособленные. То есть изначально не для этого, понимаешь?

— У тебя кто-то может подмешать? — прямо, невзирая на Нину, спросила Рахиль.

Нина демонстративно отвернулась и стала глядеть с горы, на которую взобралось кафе, вниз, на море.

— А зачем умирающего убивать? — пожал плечами Лука. — Убивать нужно его план, а не его самого.

Рахиль сделалась пунцовой и чтобы скрыть это, пошла как будто бы по нужде.

Она заперлась в кабинке и обессиленно прижалась лбом к закрытой дверке. «Лука прав, но какой это мизер! Что мне плохого сделал этот его план?! Какое мне вообще дело до него!»

Когда Рахиль вернулась, садилось солнце.

В мягком свете едва занявшихся майских сумерек все эти разговоры казались каким-то дурным сном. Лука обнимал Нину, и Нина изо всех сил жалась к нему. «Вот парочка!» — подумала Рахиль.

— Пошли, — сказала Нина вслух, — день закончился.

Операция Лота прошла успешно.

Немецкий доктор из старинного госпиталя близ монастыря, госпиталя, повидавшего многих могущественных людей мира, показал Лоту поднятый вверх большой палец и старательно проговорил давно отрепетированное «Во!».

Лот быстро восстановился физически, но душевная рана, которая была нанесена ему внезапной и загадочной смертью Тамары, не заживала долго. Он узнал об этом уже после ее похорон, когда его перевели из реанимации в палату и разрешили прочесть газеты.

Загадочная смерть, писали газеты, это же подтвердил ему и его личный врач. Как ни вскрывали — ничего не нашли.

Лука вошел к Тамаре вместе с мастерами, которые переносили новую мебель для кабинета Лота. Она хотела, чтобы он вернулся не к старым просиженным креслам, а порадовался новым — со светлой лайковой обивкой и тиснеными сценами из охотничьей жизни. Среди этих грузчиков был и Лука, который выдернул из нее душу двумя пальцами, прямо через нос, едва она подняла на него глаза и их взгляды встретились. Он убил Тамару из благодарности Рахиль, хотя они ни о чем так и не договорились на крымском пляже. Но она, показалось ему, намекнула — и он сделал, что ж, ему не жалко, если она так страдает уже много лет, она, полгода прятавшая его от преследования таких же, каким был он сам.

Смерть Тамары фактически унесла и жизнь Лота, несмотря на то что метастазов не было и он полностью оправился. Он не умер телом, но воля его и разум превратились в кашу. До конца своих дней он безвольно подписывал все бумаги, которые приносил ему Константин Лакшин, премьер-министр Пангеи. Народ любил Константина и поговаривал разные небылицы про Лота, мол, он чудит, проказничает — «пангейский болванчик», одно слово. Константин берег Лота как талисман — силу дает, много не весит и украшает грудь. Он и предположить не мог, что через много лет смерть Лота отнимет у него, цветущего фактического правителя империи, и власть, и лицо, и возможность говорить на родном языке.