Мария Голованивская - Пангея

Михаил много раз впоследствии слышал о Саше Крейце, читал о нем восторженные славословия и ни разу не пожалел, что их судьбы не сплелись, хотя могли бы. Этот разговор про пряник был до того, как Михаил все подписал и написал: у него тогда еще был выбор. Но Саша — герой, со всей геройской глупой самоотверженностью кидавшийся в жертву, он ничего больше не умел и никого никогда не любил. Как-то ночью, когда сизый дым самокруток в камере немножко рассеялся и вонь из параши словно куда-то улетучилась, ненадолго, всего-то на пару часов, он счел, что обстановка располагает к лиризму, и рассказал про свою девушку, Лидию, которая предала его, выбрав какого-то проходимца. Он говорил о своих страданиях, как о битве добра и зла, он благословлял и проклинал отнюдь не тех, кто ответственен за жизнь и смерть чувства, он сыпал дурацкими догмами, заставив Михаила окончательно отодвинуться в сторону и вступить на свою, пускай и скользкую, дорожку. Михаилу была ведома жизнь чувства, он, конечно же, разглядел в следователе переодетого старого библейского персонажа, угощавшего яблоками, он отчетливо видел развилку, к которой привела его старая судьба, где были и Асах, и Богомолов, и его потянуло налево, по кривой дорожке, невесть куда, за туманы, в далекие края, где он сможет ласкать руками — кто знает, а почему бы и нет? — свои открытия.

А что ждало Александра?

Смрадные тюряги?

Подвалы Лота?

Светил ли ему когда-то свет истины? Ласкал ли он когда-нибудь такую женщину, как Асах? Проникал ли в глубь такой бездны?

Анита понравилась Михаилу сразу — чернявая, юркая, веселая. Тесто, только выпрыгнувшее из печи. Простушка, конечно, по сравнению с Асах, плебейка, но разве мужчине, вышедшему из тюрьмы и проделавшему длинный путь к этому имбирю и этим колоколам, нужна белокожая недотрога?

Конечно, сразу лезть в петлю отношений, да еще и по месту жительства, ему не хотелось, но инстинкт брал свое, да и ей, видать хотелось. Дело молодое.

Конечно, вырвавшись на свободу и получив все, о чем можно только мечтать, Михаил стал еще сильнее терзаться. Неожиданные мучения, но ведь бывает и так. А есть ли у него искра Божия? Не загасла ли она на этапах? Присуще ли ему волшебное зрение, наполненное кричащими о себе тайнами?

А вдруг весь замысел жизни — плевок химеры и вместо фокуса выйдет покус? Не откроется тайна? Скрипнет дверца и сквозняком загасит огонь.

Когда Михаил боролся с разгулявшимися темными силами, курочившими его судьбу, когда он выживал, он как-то не спрашивал себя, а остер ли его глаз и всепроникающ ли ум: нужно было просто дать ему, шанс этому уму, расцвести и там уже взглянуть на цветок.

Но когда он вырвался в переливающуюся чудесную Вену, когда налопался вдоволь сосисок, когда впервые овладел веселой и жаркой Анитой, проткнул ее с веселым свистом, как алый воздушный шарик, этот вопрос выпрямился вдруг в полный рост и жахнул, словно кувалдой, по голове: а ты, может, тварь дрожащая?

Ну да, очевидно, что галактики во Вселенной все больше отдаляются друг от друга и что сила гравитации тут ничего поделать не может. Черная энергия разметывает их, как порыв ветра — горстку пепла. Европейцы, поставившие телескопы в Андах, доказывают, что космическая энергия почти на 80 процентов состоит из темных сил. А он, он тут при чем? Пока он сидел, они доили звездные титьки космоса, слизывали с Млечного Пути свои пенки, взбили потом сливки разной жирности. А он мимо шел, он просто из окна видел.

Раньше он был зряч.

Когда он впервые столкнулся с Асах в коридоре обсерватории — юной, гибкой, загадочной и совсем чужой, в ярком цветастом с люрексом платке, он почувствовал ожог, встал как вкопанный и подумал ей вслед: вот она — непреодолимая сила притяжения. Энергия большого взрыва, пульсация, сжатие и расширение, размножение и преувеличение импульсов и смыслов — все это произошло в нем и родило другую вселенную — мгновенно, через страсть к Асах.

Перед этой случайной встречей он был совершенно холодным, целеустремленным, он жил по расписанию, бегал по утрам, пил кефир перед сном. Он несся стрелой к мишени, которую сам для себя поставил — открытие, которое потрясет мир, его самого, навсегда сделает его любимым, желанным, победительно прекрасным.

Но он споткнулся об Асах и взорвался — жжжах!

Словно на голову его обрушился ледяной дождь, и от его горячего тела пошел пар.

Словно ветер вцепился в его рыжую шевелюру и стал терзать его, мотать из стороны в сторону, вытрясая дурные сны о собственном величии и возможности управлять собой — космическим телом, маленькой вселенной.

Ох!

Мучительный огонь.

Паника спутавшихся мыслей и снов.

Ох.

Конец прекрасной эпохи, не знавшей потрясений и взрывов.

Милый зевок юности, ставший икотой, рвотой, агонией.

Асах.

И как часто бывает, страдания постепенно очернили образ Асах, придали ей зловещие черты.

Если бы не Асах, он тогда не писал бы злых писем, не дразнил, не провоцировал бы Лота.

Если не забродившая в нем от страсти кровь, он наверняка бы отряхнул надменность молодости, смирился бы с тем, что до карьерных высот добираются только серости, и открыл все то, что Господь написал на роду ему открыть. Может, и немногое, а может, и ничего.

Но пришла Асах и дурно оплодотворила его яростью, безудержно взметнувшейся гордыней — разве не это, не именно это делает смиренная восточная женщина с мужчиной?

Анита, Анита.

Немного излечившись от страшных чар Асах, Михаил стал щелкать девушек как семечки. Самое страшное он уже впустил в себя, и остальные были для него чистой водой, которую зачерпнуть да выпить.

Анита небрежно красилась в блондинку, щеки ее были розовы и пышны, тело сильно, мускулы ее звенели. А что еще ему надо?

Простуха с ласковым взглядом, работяга, честно метущая, трущая, оттирающая чужие полы.

Вот так и нужно бы остаться в этой комнатухе рядом с готическими иглами Штефансдома, слушать колокольные переливы, с любопытством разглядывать живодерского Брейгеля в местном музее, выучить наизусть «Айне кляйне нахт мюзик»? Написать сейчас статьи побойчее и устроиться в Венскую обсерваторию, числящуюся за номером 545, сооруженную из свежего мрамора еще в 1753 году прямо на крыше одного из университетских зданий. Не в этом ли неумолимая, искрящаяся самоуверенностью формула счастья гениального физика, разве нет? Прямая дорога к изучению черной материи, черной магии и любой другой черноты, тем более что первым директором этой обсерватории был Максимилиан Хелл, а в переводе с английского «хелл» означает «ад, преисподняя, черт, игорный дом, притон».

Какое чертовски точное совпадение!

И какая умелая биография!

«Максимилиан Хелл был третьим сыном от второго брака отца, Матиаса Корнелиуса Хелла, имел в общей сложности 21 брата и сестру. В 1738 вступил в орден иезуитов. Изучал философию и математику в Вене (1740–1743), затем там же (1745–1747) — теологию, в 1751-м стал священником. В 1755-м был назначен директором Венской обсерватории, опубликовал Ephemerides astronomicae ad meridianum Vindobonensem («Астрономические эфемериды для меридиана Вены»).