Эрик-Эмманюэль Шмитт - Попугаи с площади Ареццо

При всей своей чудаковатости, Людо будил в окружающих нежную доброжелательность. Многие не только становились его друзьями, но им начинало казаться, что они знакомы вечно. Может, потому, что он напоминал мальчика, старающегося повзрослеть? В его внешности было что-то совсем юное: мягкая округлость, ясность взора, явная нехватка мускулатуры — перед вами был мальчишка, одним скачком прыгнувший с детской площадки в мир взрослых. Гормоны и тестостерон очень неохотно поучаствовали в формировании его тела; хоть ему и удалось вырасти до метра семидесяти и тощие волоски кое-где торчали на его подбородке, все же он, казалось, так и не достиг половой зрелости. Его центр тяжести располагался выше пояса, глаза никогда не загорались чувственным блеском, а побуждения были невинны; его поцелуй в щеку был сродни рукопожатию, машинально-вежливым, без намека на то, что, прикасаясь к телу другого, он преодолевает некий барьер, отмечающий близость. Быть может, явное отсутствие сексуальности и толкало знакомых называть его Людо вместо Людовик. Уменьшительное имя напоминало, что этому милому существу чего-то недоставало.

В течение нескольких недель Тиффани, пытаясь ему помочь, силилась понять, почему он живет один.

Людо вовсе не противился ее назойливому дознанию, он охотно рассказывал о себе, и его ответы приводили ее в изумление. Тиффани продолжила расспросы, чуть ли не по буквам выговаривая слова, будто ее собеседник страдал тугоухостью:

— Спать, Людо, спать! Да я же не спрашиваю тебя о технических подробностях…

— А что, в сексе есть технология?

— …а имею в виду физические детали.

— Ты права: если уж речь о физике, то важны детали.

— Как далеко ты зашел в своих… флиртах?

Людо рассмеялся:

— Флирты! Как ты за меня взялась… Множественное число мне льстит. А флиртов, в твоем понимании, у меня было один-два. Ну, может, три…

— Быть может?

— У меня это бывает в мелкую нарезку…

— Людо, а ты когда-нибудь… заходил дальше флирта?

— Ну что ты, это флирт заходит дальше меня.

Тиффани вздохнула. Понимая, что совсем замучил ее, Людо подался вперед и попытался объясниться:

— Хочешь, расскажу тебе мою самую прекрасную и длинную любовную историю? Мне было пятнадцать лет. На нашей улице в доме напротив поселилась новая семья. Отныне из моего окна я видел пятнадцатилетнюю Ариану, старшую из четырех сестер Морен. У Арианы была венецианская шевелюра немыслимой густоты, и я так влюбился, что меня оставили на второй год.

— На второй год?

— Да! Разве это не любовь — ставить чувства выше карьеры! По вечерам я перестал делать домашние задания — вместо этого я смотрел, как она делает свои. Все остальное перестало иметь значение. Так я провел полтора года.

— И что потом?

— Потом ее родители переехали в Испанию.

— И вы плакали, расставаясь.

— Я — да, ведь я посвятил ей полтора года моей жизни. Она — не знаю.

— Ну и ну!

— Едва ли она знала о моем существовании. Мы не сказали друг другу ни слова. Я выяснил, что ее зовут Ариана, но ей, наверно, было неизвестно мое имя.

— И что было дальше? Ты обещал мне рассказать свою самую прекрасную историю любви.

Людо прыснул:

— Моя история на этом и заканчивается. Послушай, Тиффани, если я западаю на девчонку, я начинаю глупить и тупить. Я не приближаюсь к ней, перестаю с ней разговаривать, отвожу глаза.

— По сути, с девушками, которые тебе безразличны или неприятны, ты ведешь себя точно так же?

— Ты начинаешь понимать меня.

Людо удовлетворенно свернул папиросу.

Тиффани глядела на него, скрестив руки.

Зазвонил телефон. Людо усмехнулся:

— Ты готова поспорить, что это моя мать?

— Как догадался?

Он снял трубку:

— Да, мама. Конечно, мама. Обещаю, мама. До скорого, мама. — Он весело улыбнулся. — Моя мама сообщила мне, что сегодня у нее день рождения и что ей «ничегошеньки» не надо дарить. Она четко определила значение «ничегошеньки», чтобы убедиться, что я правильно ее понял. «Ни цветов, ни книг, ни парфюма». Вот так я получил от нее поручение и знаю, что должен искать.

Он взял щепотку табака, свернул листок бумаги, набил его и ловким ударом языка склеил. Тиффани восхищенно воскликнула:

— Браво!

— Знала бы ты, сколько табака я просыпал, пока научился. У меня руки кривые.

— Ты не пробовал говорить о себе что-то хорошее?

— Не получается. Думаю, дело в воспитании…

Людо крутил в руках старую табакерку. Тиффани возмутилась:

— Ты что хочешь сказать? Что ты воспитан лучше других?

— Я не привык к комплиментам. Мой отец был на них скуп, он никогда не поздравлял нас — ни моих сестер, ни меня. Замечания, насмешки, оскорбления — вот все, на что он мог расщедриться. Что касается матери… бедняжка… ей и в голову не приходило. Знакомые пытаются понять, почему моя мать не сделала того или сего; мне кажется, что она просто не задумывалась об этом.

— Ты смеешься над ней!

— Мою мать нельзя упрекнуть ни в злых, ни в добрых намерениях. Ни в каких.

— Ты не слишком снисходителен к матери.

— Напротив, это так гуманно — указать слабые места. Короче, за свои двадцать шесть лет я получил не больше похвал, чем пустыня Сахара — дождей.

— Значит, пришло время измениться, Людо. Глупо все время говорить про себя гадости.

— Я стараюсь опередить события, ведь отец всегда вытирал об меня ноги: лучше уж я сам унижу и осужу себя, чем дождусь, пока это сделают другие. Но иногда случается, что они опровергают мои слова, как и ты… Так что спасибо…

Тиффани промолчала. Она знала, что он не из числа нарциссов, которые чернят себя лишь для того, чтобы спровоцировать славословие окружающих; далекий от мысли снискать похвалу циничными поступками, Людо судил себя сурово, будучи уверен, что не обладает ни одним приятным качеством.

— Такой взгляд на себя, дорогой мой Людо, обрезает тебе крылышки. Занимаясь самобичеванием, ты себя подавляешь.

— Это недалеко от истины.

Он наблюдал за дымом, медленно струившимся из его ноздрей.

— И даже очень верно.

Тиффани воспользовалась случаем снова пойти в атаку:

— Если ты не решаешься подойти к девушке, то лишь потому, что боишься наступить на грабли.

— Это не столько страх, сколько память: я лишь на них и наступаю. Впрочем, это нормально: чем я могу похвастаться? Я не Аполлон, талантов особых за мной не водится, в карманах пусто, и к тому же никто не знает, и в том числе я сам, каков я в постели. Так что акции мои не в цене…

— Я знаю девушку, которая сделала бы на тебя ставку…

— Она завсегдатай скачек?

— В конце концов, я знаю парней, у которых нет и трети твоих достоинств, но они пристроены.

Людо отреагировал на слово «пристроены». Тиффани пожалела, что у нее вырвалось слово, уводившее разговор в сторону, и тут же поправилась: