Эрик-Эмманюэль Шмитт - Попугаи с площади Ареццо

Орион источал радушие и любезность. Он проявлял бурную щенячью радость при виде любого из соседей: едва заприметив знакомого, он немедля к нему устремлялся. Сколько раз он перебегал улицу, не обращая внимания на машины, перемахивал ограду городского сада, рискуя потерять букет, который выпускал ради пылкого рукопожатия! Если знакомый замешкается, на него изливался поток восклицаний и славословий. Орион восхищался то его загаром, то прической, то шарфом, то плащом, то пуделем и без конца выражал радость по поводу встречи. Улыбаясь на прощание и уходя, он даже не замечал, что ему едва отвечали.

Когда его просили об услуге, он из кожи вон готов был лезть, чтобы угодить. Но, увы, его возможности сильно отставали от желания быть полезным, и он терпел фиаско, приправляя всеобъемлющую неосведомленность изрядным легкомыслием.

Беседовать с ним было непросто. То радость встречи с вами заставляла его повторять по десять раз одни и те же фразы, то он бросал вас на полуслове, заметив другого соседа, которого ему захотелось поприветствовать. Когда чету владельцев цветочного магазина приглашали в гости, говорила только жена, муж молчал, внимательно и зачарованно слушая разговор. В общую беседу он вступал редко и всегда некстати. Подчас ему довольно было услышать единственное слово, и мозг его вскипал. Как-то, слушая разговор о религии, он прервал собеседников: «Иисус? Он великолепен! Всегда красив и молод! Вы видели когда-нибудь невзрачного Иисуса в церкви или на картине? Нет. Никто не видел Его невзрачным, художники представляют Его красивым и молодым. Какой успех! Не слишком ли много христианства, а?» Что за душа породила эти слова? Что за помыслы двигали этим причудливым сознанием? Орион был непостижим.

Ксавьера встретила его двадцать пять лет тому назад, во времена, когда она вела свободную жизнь и проводила вечера в шумных компаниях. Как-то вечером она заметила его в ночном клубе; он был навеселе и собирался устроить стриптиз, взобравшись на стол и фальшиво распевая «Жизнь в розовом свете». Стройный тридцатилетний парень, из хорошей семьи, кутила каких поискать, сразу привлек эту бухгалтершу, дочь бухгалтера. Он показался ей сумасшедшим, странным, романтичным. Он сорил деньгами, угощал и друзей, и случайных знакомых.

Ксавьера приложила усилие к тому, чтобы они сблизились.

Как-то ночью она призналась ему, что находит его странным. Усиленно жестикулируя, он ответил:

— Я всегда такой. После того, как я совершил прыжок ангела.

— То есть?

— Однажды ночью, пьяный в стельку, я вернулся в дом моих родителей с приятелями, которые проводили меня, потому что сам я был не в состоянии вести машину. Я повел их в сад, и мне взбрело в голову нырнуть с трамплина в бассейн. В общем… я забыл, что в бассейне накануне спустили воду.

— Ты разбился?

— Я обожаю тот прыжок и очень хорошо его помню, это был, несомненно, самый божественный из всех прыжков моей жизни. Красивый, чистый, с хорошим разбегом, я контролировал каждое мгновение, я парил в воздухе. Чудо! Но контакт с кафельной плиткой показался мне жестким, — кажется, я даже сознание потерял.

— И что было потом?

— Потом за дело взялись врачи. По правде сказать, врачи были лучшие — отец знал все входы и выходы в клинике Святого Луки. Они были уверены, что починили меня как следует, и были очень собой довольны. Но на самом деле с тех пор все изменилось.

Тут он непринужденно рассмеялся и всех посетителей бара угостил виски.

Орион и Ксавьера стали любовниками; изнуренные бдениями в ночном клубе, они засветло брели в постель и спасались в объятиях от одиночества. Они предавались не бурным ласкам, а скорее вежливым, помогая друг другу пережить трудные утренние часы отрезвления.

Когда Ксавьера, расспросив своего любовника и наведя о нем справки, поняла, что Орион не строит планов на будущее и проматывает отцовское наследство, она взялась за него всерьез, заподозрив, что, если Орион продолжит транжирить денежки в таком темпе, скоро у него не останется и хлебной крошки.

Как-то дождливым воскресным утром, после унылого, хотя и душевного соития, она предложила ему пожениться. Чудаку идея понравилась.

Бракосочетание было пышным. Орион не поскупился; он поручил хлопоты старой аристократке, не обремененной заботами, и церемония состоялась в соборе Святой Гудулы, с хором, оркестром и каретами, а потом был прием в замке, весь огромный парк которого был начинен ярмарочными аттракционами.

Наконец после брачной ночи — в течение ее молодые не обменялись ни единым поцелуем, потому что напились вдрызг, — они отправились в свадебное путешествие в Бразилию и передвигались от одного дворца к другому, предаваясь возлияниям в высшем обществе, в которое их ввела старая аристократка.

После возвращения Ксавьера узнала, что от состояния Ориона осталось всего ничего: квартира в Икселе, сданная внаем — жильца они попросили съехать и поселились в ней сами, — и нежилое помещение близ площади Ареццо, которое она не позволила Ориону продать, понимая, что, едва он завладеет вырученной суммой, деньги растают, как масло на солнцепеке. Одна из ее теток держала торговлю в Льеже. Ксавьера проконсультировалась с ней и предложила Ориону открыть цветочный магазин. Мысль показалась ему такой нелепой, что он согласился.

К их немалому удивлению, они преуспели: в этом небедном квартале цветочной торговли до сих пор не было. Они не только обнаружили склонность к этому занятию, но Ксавьера выказала себя прозорливой управляющей, а Орион — неутомимым исполнителем. Метаморфоза поражала воображение: бывший денди спозаранку отправлялся на оптовый рынок Мабру, привозил цветы, поднимал железную решетку в девять часов утра, сидел в магазинчике сколько потребуется, в восемь часов вечера опускал решетку, и так всю неделю без выходных.

Тридцатилетний бездельник превратился в старика с нездоровой кожей — его лицо из-за постоянного снования в холодильник и обратно покрылось красными прожилками, — с плешивой макушкой и жидкими слипшимися волосами по вискам, что придавало ему сходство с огородным пугалом.

Ксавьера успешнее преодолела годы; оставаясь стройной — она ненавидела кухарить, и Орион жил на голодном пайке — и одеваясь с шиком благодаря почти профессиональному управлению средствами, она казалась младшей сестрой своего мужа, коего считала не столько мужем, сколько престарелым ребенком, о котором ей приходилось заботиться, и домашним рабом, который должен был много трудиться, чтобы оправдать затраченные на него усилия.

— Так что же, Орион, мы дождемся букета? — завопила Ксавьера, недовольная затянувшимся ожиданием.

Из подсобки донесся восторженный голос: