Клаудио Магрис - Вслепую

Мне нравится её пышное тело, очень удобно прильнуть к её изобильной груди: я прижимаюсь к ней лицом и чувствую себя в безопасности. С плоскодонки Тихомира мы увидели на пляже у пещеры между Трау и Себенико, ближе к Себенико, тюленя. Издалека животное было похоже на продавщицу рыбы Стани, говорили, что несмотря на изношенность, зад этой женщины оставался самым красивым и соблазнительным задом области между Зарой и Спалато. При приближении нашей лодки к берегу, тюлень плюхнулся в воду и исчез в волнах. Можно было видеть, как он опускается всё ниже и ниже ко дну. Тёмно-синий, с сероватым отливом, и толстый, как зад Стани. Должно быть, это так здорово: нырнуть в море, которое из бело-голубого на поверхности постепенно превращается в иссиня-чёрное ближе ко дну. В пучине ты ничего не чувствуешь: даже брошенный в тебя камень скользит так медленно, что тебе совершенно не больно от его соприкосновения с твоей кожей.

Тихомир помнил сказку о тюленихе, которая меняла в гроте свой облик, превращаясь в прозрачно-искрящейся воде и лунном свете в красивую девушку. Она сбрасывала шкуру и превращалась в стройную барышню с округлыми и крепкими грудями, танцевала в одиночестве, рисуя на воде круги, которые, в свою очередь, барашками лазоревой пены разбивались о стены пещеры. Поговаривали, что её можно было увидеть вблизи, бесшумно подплыв на байдарке, но это было опасно: она могла быть одной из Вил, несмотря на отсутствие крыльев и утиных перьев вместо пальцев. Вил нельзя сердить: они добры и из сострадания даже предлагают себя мужчинам на одну ночь, а после этих кратких встреч рожают лишь дочерей. Беды обрушатся на того, кто в гордыне своей вознамерится повелевать этими созданиями.

Что бы было, если бы я принялся командовать Норой… Она умела дарить и принимать поцелуи, но под действием выпивки брала в руки швабру, стул или палку и переставала видеть что-либо вокруг… Возможно, зрячим был только один её глаз, и по ошибке она закрывала именно его. А вот Стани смотрела на море обоими широко раскрытыми утомлёнными глазами. Несмотря на худобу и усталость, можно было представить её прежнюю красоту. Вечно пьяный муж Янец постоянно колотил Стани. Может статься, когда-то он украл из пещеры оставленную ею тюленью шкуру, так поступают многие: сажают в клетку сверчка, ослепляют его, а потом теряют всяческий интерес к его пению.

Я бы очень хотел вором проникнуть в их дом, перевернуть вверх дном все ящики и сундуки, дабы найти тюленью шкуру и вернуть её Стани. Тогда бы она стала счастливой и удалилась бы в морские глубины. Конечно, жалко детишек Анку и Юре, но мать-тюлениха приносила бы им красивые ракушки и кораллы с соседнего острова Зларина: в омывающих его кристальных водах много розовато-золотистых сокровищ. Тюлениха обязательно бы приплывала к своим детям и играла бы с ними в мяч, как в цирке.

Порой Нора желала, чтобы я любил её по-животному. Это мне напоминало действия рыбаков над тюленихами, а ведь они их убивают. Мясо и кровь. Кто знает, почему так… Я же после соития нежно гладил Нору по руке и целовал ей спину и ступни. А вдруг, в те моменты она чувствовала себя менее одинокой? Мы были вместе на краю бездонной чёрной воронки.

Мы были вместе перед лицом не знаю чего: пустоты, неизведанной австралийской земли. Вскоре к ледяному континенту, протягивающемуся к югу, будут направлены корабли «Эребус» и «Террор» под командованием Росса. Когда мы были рядом, я хорошо чувствовал, что она хотела мне сказать: что бы ни случилось, она навсегда была моей женой. Если б я только понял это раньше, во Фьюме… Нора поставила свою подпись-крестик в книги записей церкви Св. Матвея. Наше бракосочетание в Новом Норфолке, проведённое падре Робинсоном, милейшей души человеком, когда-то защитившим меня от огульных обвинений в атеизме. 25-е января 1831 года. Я помню. Вот эта запись.

Мена койетен нена. Я люблю тебя. Я выучил эти слова на острове Бруни в период, когда боролся с чёрными, пытаясь согнать их в резервацию. Для моего участия в той экспедиции меня даже вытащили из тюрьмы, где я оказался по вине Норы. Меня практически поставили во главу того похода. Я одолел тех аборигенов, у меня не было иного выхода, а ещё я выучил их язык, проникся их традициями, их жизнью. Я едва ли не начал составлять словарь. Они погибали на моих глазах, и я ничего не мог с этим поделать: мы прибыли туда с целью их истребить и должны были это сделать вне зависимости от нашего нежелания. Роком мы были привезены сюда, закованные в цепи, готовые исполнять любые его дальнейшие прихоти. Губернатор и Его Величество являют собой подлинные инструменты уничтожения — нельзя было им не подчиняться, таков порядок в мире и на корабле.

В общем, наиболее верным, точнее неизбежным, поведением было загнать их любыми, попросту самыми жестокими, способами на остров Бруни. В конце концов, за несколько лет они убили более двадцати белых, и не стоило надеяться, что нам удастся их побороть только с помощью пряника. Использование кнута было вполне оправдано: нужно, значит, нужно. Партия — тоже организация не для слабонервных, а для тех, кто железными руками готов творить Историю. Жалостливые врачи же только сыпят соль на незажившие раны. Это я не о Вас, доктор. Объявить Чёрную войну было большой подлостью со стороны сэра Джорджа, но уклониться от нее было нельзя. Приказ был всех отловить и увезти, стремясь минимизировать кровопролитие, за каждого живьём пойманного аборигена давали вознаграждение в пять фунтов. Вполне вероятно, что там, куда мы его увозим, он погибнет точно так же, как те умирающие от голода и жажды на скалах острова Грейт, точно задыхающиеся рыбёшки, забытые на берегу отливом. Все мы умрём: индивидуумы, народы, империи. Сегодня умирать суждено им, и не я тому виной.

Пусть останется хоть какое-то воспоминание; никто не должен исчезать, будто его никогда и не существовало. Именно во избежание подобного, я выбиваю на могильных камнях эпитафии похороненным на Острове Смерти каторжникам, и вовсе не ради двух шиллингов за плиту. Я ловлю каждое произнесённое призраками леса слово, как делал это преподобный Бедфорд, стараюсь подобрать подходящие глаголы и союзы, дабы создать цепи из звуков для передачи образа быстротечности времени, его бесполезности, оставшихся от него следов, рассеивающегося в воздухе дыма… В различных языках есть миллионы разных слов. Кенгуру он же «ила», «вула», «рьена», «лена», «лине», «рарина», «томнана»; лебедь, «робигана», «ровендана», «пюбли», «калангуна»… Облака заволакивают небо, облака, «ва рантина», то есть небесная темнота. Ложь — «манинтайана», хотя аборигены лгать не умеют. Один из них, Монтилангана, подвергает себя большой опасности, чистосердечно признаваясь, что убил нескольких белых поселенцев. Да, туземцам очень тяжело произносить слова лжи. Для них существует одна правда. Если идёт снег, значит, идёт снег. Как можно, какой смысл говорить, что снега нет? Им очень нравится повторять за прелатом слова Писания, следует только отвечать: да-нет. Очень часто преподобный, будучи под хмельком, повторяет вместе с ними одну и ту же фразу, как литанию. «Обладает прекрасной памятью в отношении придуманных им деталей, даже более отчетливой, чем по поводу случившихся с ним в действительности фактов». Клик, удалить… Что ещё вы хотите знать из того, что было, а что нет?