Мелани Бенджамин - Я была Алисой

Мистер Доджсон снял колпачок с линзы и тихим, монотонным голосом сосчитал до сорока пяти. Одним быстрым движением вытащив стеклянную пластинку, он поспешил с ней в темную комнату. Я выдохнула (должно быть, я до сих пор сдерживала дыхание) и поднялась с кресла. В отсутствие мистера Доджсона в нашей компании вдруг воцарилось неловкое молчание. Даже Лео не знал, что делать.

— Ну вот, готово. — Мистер Доджсон появился из темной комнаты. Прихрамывая, он прошел к тому месту, где оставил сюртук и перчатки, и снова надел их.

Мы молча следили за ним, все еще чего-то ожидая. Сделали мы то, что должны были сделать? Или что-то упущено? Что-то было недосказано?

Конечно, было. Атмосфера стала гнетущей от невысказанных слов. Слова обвинения, мольбы, разумных доводов, вопросов носились в воздухе этой светлой комнаты, так что мне наконец захотелось закрыть уши. Даже Лео, казалось, почувствовал их, ибо неловко переминался с ноги на ногу, тихо покашливая.

— Я больше не печатаю свои снимки сам: отправляю их в лабораторию, — наконец проговорил мистер Доджсон. — Как только они будут готовы, тотчас пришлю вам.

— Хорошо, хорошо… не знаю, как вас благодарить. — К Лео наконец вернулось самообладание. Он обменялся рукопожатием с мистером Доджсоном. — Я, право, с большим нетерпением буду ждать готовые снимки. Мы с вами должны чаще видеться. Быть может, теперь встретимся на одном из многочисленных милых вечеров, которые так часто устраиваются в доме декана? — Он обернулся к маме.

— Разумеется, — ответила она ровным ледяным голосом.

Мистер Доджсон поклонился, но едва заметная кривая улыбка на его лице говорила, что приглашения он не ждет.

Мы оставили хозяина дома в гостиной. Стоя перед камином к нам спиной, он, протянув к огню, грел затянутые в перчатки руки.

Когда через неделю пришла фотография и я распаковала обертку, у меня замерло сердце: какую невидимую часть моего существа запечатлел его фотоаппарат на сей раз?

Печальную, запутавшуюся; ту часть меня, что требовала спасения. Мои глаза уныло смотрели мимо камеры, лицо было бледно, рот мал и капризно надут. Я не могла разделить восторга Лео, хотя с радостью узнала, что отныне мое изображение, заключенное в серебряную раму, будет находиться у него на столе, так же, как его портрет в серебряной оправе теперь стоял на моем.

Неужели это все, что мне останется от Лео, думала я, внезапно вернувшись к ужасной неопределенности в настоящее, где страх был таким же гнетущим, как и невысказанные обвинения прошлого. Однако, решительно тряхнув головой, я прогнала прочь свои беспорядочно роившиеся мысли, покрепче сжала перо в руке и приступила к письму, которое от меня ждали, к размеренному и продуманному посланию дочери декана любимому студенту.

ЕГО КОРОЛЕВСКОМУ ВЫСОЧЕСТВУ ПРИНЦУ ЛЕОПОЛЬДУ

Дорогой сэр!

С великим беспокойством я пишу Вам, чтобы справиться о Вашем здоровье и сказать, что Вашим друзьям здесь, в Оксфорде, Вас очень недостает. Праздничные дни прошли почти незаметно, ибо каждый из них был омрачен известием о Вашей болезни. Спешу сообщить, что папа очень обеспокоен и, как говорят, при получении последнего письма от Вашего секретаря о Вашем состоянии все бормотал себе под нос: «Милый друг, милый друг…»

— Алиса? — Эдит тихонько постучала ко мне в спальню и, открыв дверь, просунула голову внутрь. — Не помешаю? Мне показалось, тебе хочется с кем-то пообщаться.

— Есть какие-то письма? Новости? — Я вскочила со стула и чуть было не зашвырнула перо в угол комнаты, однако вовремя взяла себя в руки и сунула его в чернильницу. Подбежав к двери, я втащила Эдит в спальню, так крепко схватив ее за руку, что сестра вскрикнула.

Деликатно высвободившись, она обняла меня за плечи.

— Мне жаль, милая, но папа сегодня еще не получал писем. — Я послушно позволила сестре подвести себя к мягкому креслу у камина. Усадив меня, Эдит опустилась на колени рядом и взяла меня за руки. — Алиса, твои руки как лед! — Она начала энергично растирать их. — Ты сегодня ела?

— Не помню. — Тупо уставившись на огонь, я ничего не видела перед собой — лишь слышала тихое потрескивание тлеющих углей. Перед глазами стояла лишь одна картина: лежащий на постели Леопольд. Его лицо бледно, его прекрасные, добрые глаза закрыты, а роскошные золотые ресницы касаются щек; возможно, он умирает…

Зажмурившись, я отвернула голову, но не смогла сдержать слабого стона, исторгшегося из самого сердца. Я так долго сдерживала свои истинные чувства, что каждый мускул, каждая часть моего тела обнажились и затвердели. Почему я не могла быть там? Почему не могла сесть в карету… нет, не в карету — в поезд! — и помчаться в Осборн, затем украсть лодку и, сев на весла, самостоятельно доплыть до острова, подойти к дому и потребовать, чтобы меня провели внутрь?

Я пала духом. Только сейчас я осознала истинное значение этих слов, ибо дух мой действительно пал, измученный тревогой. Порой мне казалось, я не выживу, сердце мое разорвется, не сможет более выносить страх и тоску. Молчал мой голос, но только не сердце. Каждый его удар был воплем.

— Мама желает, чтобы сегодня вечером ты спустилась к ужину, — мягко сказала Эдит, поглаживая мои руки.

— Желает?

— Велит, если хочешь. Она против того, чтобы ты и дальше оставалась у себя. Ты же знаешь, что она об этом думает. И боюсь… боюсь, ей не хочется видеть тебя в плохом настроении, поскольку она не признает твои истинные чувства к принцу.

— Естественно. Может, она пожелает, чтобы я, к всеобщему удовольствию, еще и весело станцевала?

— Алиса, — Эдит прижалась щекой к моей руке, стараясь меня успокоить, — по крайней мере ты не растеряла свое остроумие. Значит, не все так плохо.

Я улыбнулась сестре, глядя в ее обеспокоенное лицо.

— Нет, так далеко я еще не зашла. Понятно, что никому от моей хандры у себя в комнате лучше не становится — и Лео меньше всего. Но Боже, как же мне хочется быть с ним! Ну почему я лишена возможности находиться с теми, кого люблю, особенно когда они страдают? Мне невыносимо думать, что он, возможно, боится, страдает от боли, и это без меня. Вдруг… вдруг я ему нужна, вдруг ему тяжело без меня. Я сильнее его, гораздо сильнее. И я поделилась бы с ним своей силой, если б мне только это было позволено! — Мое сердце подскочило к самому горлу, глаза наполнились слезами, которые я не смогла сдержать, и они пролились, облегчая мне душу, давая выход моим страху и тоске. Обняв сестру, я прижала к себе ее теплое живое тело и позволила себе выплакаться у нее на плече. Наконец мне не нужно было молчать. Боль осталась, но слезы все-таки принесли облегчение, и на меня опустилось странное умиротворение.

— Ах, если бы и я могла передать ему хоть часть своей силы, я бы сделала это. — Эдит вытерла свои слезы и высвободилась из моих объятий. Не выпуская мою руку из своей, она пододвинула ко мне другое кресло и села.