Поль Моран - Парфэт де Салиньи. Левис и Ирэн. Живой Будда. Нежности кладь

— Нам запрещено хвастать экстатическими видениями, — отвечает Жали.

— Но как же так? Если вы хотите спасти Запад, покажите ему Бога!

При этих словах в глазах Поташмана-младшего проскальзывает такая же дрожь, какая пробегает по ушам у зайца.

— Будда говорит, что человечество должно погибнуть, прежде чем Бог явит себя.

— Группа издания «Бог» полностью симпатизирует Шакьямуни. В свете сказанного, дорогой мой, вы поймете, в чем вся трудность: если вы будете приспосабливать буддизм к Западу, вы неминуемо впадете в теософию последнего…

— …которая так же соотносится с буддизмом, — сказал какой-то завитой барашек, — как слепки с оригиналами.

— …Или не приспосабливайте его, подайте его нам таким, каков он есть, и тогда вы, дорогой друг (простите, что говорю вам это), постоянно будете оказываться на грани фарса.

При этих словах Поташман указал пальцем на желтое одеяние Жали.

— Насмешки для меня — ничто, — отвечает тот. — Я оставил все. Я — «ушедший человек».

— Ушедший человек! Какие точные формулировки может найти наша Азия! — восклицает Поташман, в котором намек на кочевую жизнь пробудил наследственные инстинкты и он настроился на лирический лад. — А у Европы одни только «пришедшие люди». Пожалуйста, будемте друзьями, Жали! Я, знаете ли, хотя и белый, нисколько этим не горжусь!

— И вы неправы, — отвечает Жали.

Поташман поддается нервической потребности непременно быть любимым. Он наклоняется к Жали и гладит его.

— Вы знаете, наш Бергсон испытывает симпатию к буддизму, наш Эйнштейн, благодаря теории относительности, воссоединяется с ним. Нас ничто теперь не разделяет.

— Извини, Поташман, — вставляет Рике, — вспомни, что Шопенгауэр в еврейском характере, в его материалистическом оптимизме видел, и не без основания, живую антитезу буддистскому аскетизму и пессимизму.

— Фу ты! Я ведь крещеный! И то, что ты тут говоришь, чтобы меня задеть, меня никак не касается. Так будем друзьями?

— У меня был только один белый друг, и я потерял его, — отвечает Жали.

— Его имя?

Жали молчит. Поташман, томимый жаждой информации (этой родной сестры пропаганды) не отступается.

— Это был француз? Молодой? Который пожил на Востоке? Да?… Он умер?.. Вот глупец! Наверняка это Рено д’Экуэн, мой товарищ по руанскому лицею! Потрясающий тип… Чудовищно отчаянный… Приятной наружности… Созданный для наслаждения красивыми женщинами и красивыми идеями и по-глупому отправившийся гарцевать перед смертью!

У Жана-Клода Поташмана манера с таким чувством и убежденностью говорить о счастье и с таким отчаянием — о несчастье, что Жали, общаясь с ним, предпочитает избегать этих тем.

— Ах! Если подумать, что всех нас ожидает, — заключает Анжель.

— Да не говори ты об этаких вещах, типун тебе! — произносит, передергиваясь, Поташман, который свято верит в самоценность земной жизни, а по четвергам приносит с собой тонометр, чтобы после обеда каждый мог померить давление.

Жали чувствует, что вызывает любопытство у этих молодых людей, но у них нет никакого желания быть спасенными. Они разговаривают только об инстинкте, о Лотреамоне [66] Лотреамон Исидор Дюкасс (1846–1870) — французский писатель, которого сюрреалистическая школа считала одним из своих предтечей. , об умопомешательствах, а потом издают тоненькие, прилизанные и пресные романы, выдержанные в худших французских традициях. Это — очаровательные маленькие эгоисты. Женщины, у которых они бывают, и те, вышедшие из простонародья, что являются подругами Анжели, более всего отвечают зову их сердца. Среди них — прекрасная сиделка Марго д’Амбли, владелица розовой книжной лавки Жанна Метраль, Гита Паскали из «Опера».

Жали больше не носит своего желтого одеяния. Зато почти каждый вечер он беседует с этими женщинами: польщенные его вниманием, они самозабвенно слушают его; узнав, что желтый цвет — это цвет париев, они ввели его в моду. Рощи Сен-Клу превратились в цветники из желтых нарциссов. С каждой Жали обращается ласково, по-доброму и даже галантно: «Подобно тому как пчела не наносит вреда цветам, сбирая с них нектар, мудрец умеет ходить по городу среди женщин».

Им всем очень любопытно узнать об особенностях «местного колорита». Когда Жали хочет толковать им об истоках страдания, они жадно просят:

— Расскажите нам лучше про «Камасутру».

Как всех европейских женщин, их завораживает соблазнительный декор азиатских страстей, и они надеются заполучить какие-то эротические рецепты и новшества. Между тем Азия целомудренна: чувственная жизнь в ней проста, а дух, питающий ее амурные дела, наивен.

Жали слишком неискушен и робок, чтобы высказать это, но он это чувствует. А как заставить услышать себя тех, в ком балет «Шахерезада» [67] «Шахерезада» — балет, поставленный М. М. Фокиным и Л. С. Бакстом в Париже в 1909 году и имевший огромный успех. и танцевальные номера мюзик-холла «Палас», где красивый и смуглый от охры танцор истязает белую женщину, породили невысказанные желания? Жали думает об их товарках из Индии, которых Ганди называл «своими падшими сестрами» и которых этот Великий индус сумел использовать в революционной деятельности. И он, в свою очередь, протягивает женщинам руку, чтобы поднять их, чтобы они, доверившись ему, занялись старинными честными ремеслами. Он расточает им духовные советы и называет их «ревнительницами». Они соглашаются с ним, но следуют лишь своим инстинктам. Они соглашаются с юным принцем и крепко обнимают его за шею. Они ласкают его, так как это единственный способ у женщин выразить свое одобрение. Однако каждая мечтает о монастыре как о приятном уединении только когда слишком устает от танцев, выказывая желание стать одной из apasikas — монашек, о которых им рассказывал Жали. В сущности, они играются с ним, как с каким-нибудь медвежонком или пекинесом: если бы он не был так хорош собой, они давно бы «бросили» его.

— Это правда, что вы можете прочесть будущее? Как обидно, право, что у меня такие грубые руки!

— Это правда, что Беранжер хотела поднести вам в дар свои соболя, а вы растоптали меха и «турнули» бедняжку?

— Я только сказал ей, что роскошь питает тщеславие и что уничтожать животных — значит навлекать на себя гнев небес…

— Это правда, что животные разговаривают с вами?

Они послушно вьются вокруг него, греются возле него, словно возле печки. Но некоторые уже забыли, что он проповедует воздержание, и упиваются вином; другие, напротив, ударились в чрезмерную религиозность, обрили себе головы, и даже был случай, когда одна из них, истеричка, впала в транс. Теперь в доме Анжели царит странная атмосфера какого-то духовного хаоса, наивного благочестия и нервозного благоговения, от которой всем не по себе. И Жали — первому.