Поль Моран - Парфэт де Салиньи. Левис и Ирэн. Живой Будда. Нежности кладь

Он не может понять этих женщин: он догадывается, что Париж полон опасных увеселений, лиловых сумерек, ярких весен, что сам он является подобием рекламы. Сладострастие Азии, которым путешественники сдабривают свои рассказы, особенно после возвращения, тяжеловесно и простодушно и находится под большим воздействием возбуждающего порошка, оно не таит в себе ничего грозного; зато здешнее — представляется гораздо более опасным и изощренным. Жали с силой сжимает кулаки, так что ногти впиваются в ладони. Каждую ночь он невольно оказывается на улице, пропитанной запахом горячей, податливой, пахнущей мылом и розовой водой плоти. Его очень вспыльчивая восточная чувственность человека, привыкшего с момента зрелости к свободному отправлению своих естественных потребностей, разбужена. Он с трудом переносит зрелище этих полураздетых белотелых женщин. Особенно его мучает запах их духов.

По ночам из-за холода, от которого он страдает с тех пор, как стал спать под открытым небом, он видит страшные сны. Да, вне всякого сомнения это — армия демона Мары, это его чудовища с головами животных, с его распадающимися надвое аллигаторами, с его кобрами, которые надуваются, словно тесто, и превращаются в извергающиеся вулканы, с корнем вырывающие деревья, взметающие в воздух части тел юных дев и головы с белокурыми волосами. Учителю, чтобы восторжествовать над демоном, достаточно было явить дьяволу свой гладкий, подобный Лотосу лик; но Жали — не Учитель, и когда он является, враг насмешничает над ним, а искуситель отнюдь не исчезает.

Он просыпается, весь посинев от холодной росы.

Однажды утром он заметил, что не умеет больше молиться, что он лишь шевелит губами. В особенности ослабло внимание: сквозь бреши в нем свободно проник образ сестры Кента Розмари, водворившийся внутри без всякого зова. Она распростерлась в мыслях Жали, словно на ложе отдохновения, и воспоминание о ней возымело над ним гораздо большую власть, чем она сама в действительности.

И тогда, даже не сказав «прощай», Жали оставил Анжель, навсегда покинув ее дом. Он поднялся наверх в свой скит и занялся внутренним самосозерцанием, следя за своим дыханием и стараясь сделать его как можно более редким. Он стал изматывать себя повторением одних и тех же изречений, последние стали образовывать в его мозгу геометрические орнаменты, которые утончались, превращаясь в дрожащий нитевидный след.

«Двуногое тело нечисто, зловонно, полно заразы; оно сочится изо всех пор».

«Человеческое тело есть пустая оболочка…»

Он снова вернулся к заброшенным было постам и к медитации по системе йогов. Он похудел, кожа у него сделалась лимонного цвета. Ему отовсюду приносили еду: он дал скопиться возле себя целой куче пищи, не притрагиваясь к ней, дабы его стало тошнить от одного ее вида и тем самым отбило аппетит. Однажды его нашли застывшим в полной неподвижности, в одной руке он держал фекалии, в другой — деньги: в продолжение нескольких дней он беспрерывно повторял: «деньги… грязь… деньги… грязь…»

Он добился такого редкого дыхания, что переставал ощущать под пальцами пульс, а на губах выступала кровь. Он хотел очистить свой дух, как очищают спирт. Когда он спускался из Сен-Клу, он не чувствовал под собою ног: ему казалось, что он летит по воздуху, в голове звучало пение… Когда же бестии шести видов осознания — слышимого, видимого, осязаемого, обоняемого, ощущаемого на вкус и представляемого ментальным органом — перестанут, наконец, подползать к нему, стремясь разбудить его чувственность, а затем и желание? Он стал таким, что уже не испытывал ничего: скоро он укротит себя окончательно. Он по желанию мог глубоко погружаться в медитацию, поджидая момента слияния с Абсолютом. Сидя на траве, потеряв всякое ощущение собственного «я», он уже начинал проникать в область высшей свободы…

Вдруг кто-то потянул его за плащ, он очнулся: оказалось, что это Кент и его сестра Розмари.

— Ну и ну! Вы спали? Вот уже пять минут как мы стоим перед вами, а ваши глаза нас не видят.

Это возвращение на землю так внезапно, что Жали чувствует, как у него сдают нервы: он подобен тем мистикам, которые начинают рыдать, когда выходят из состояния экстаза, вновь оказываясь в этой жизни. В глаза снова светит солнце: природа, мягкая, как музыка, автомобили, воспоминания, платья, ветер — все это вновь проникает в его сознание и ощущается им. А также образ той, которая сейчас снизошла к нему с небес, словно голубь, опустившийся на плечо… Неужели принц, научившийся так владеть собой, отправившийся в поход за величайшими завоеваниями, уже так высоко возвысившийся над людьми, остановится после долгих месяцев самоотречения перед таким хрупким препятствием? Неужели презрение к самому себе, смирение, упоение — эти недавно обретенные достижения будут уничтожены?

— Мы искали вас всюду. Посыльные гостиниц, частные детективы, курьеры из American Express [68] Известное бюро путешествий. рассылались нами во все концы. Шеннон перед своим отъездом в Грецию забегал в вашу Миссию. Какой у вас все-таки адрес?

— Рощи Сен-Клу, близ террасы. Я подымаюсь из города туда каждый вечер.

— Roughing it [69] Короче говоря ( англ. ). , живете дикарем? Я тоже обожаю кемпинги, — сказал Кент. — В конце концов мы сами нашли вас. Какой необыкновенный случай!

— Ничего случайного не существует, Кент. Ничего — кроме звеньев единой цепочки, порой невидимых.

— О'кей! Великолепно! Но раз уж мы нашли вас, вам придется поехать с нами.

Розмари что-то шепнула на ухо брату.

— Сестра непременно хочет, чтобы вы опять надели ваше желтое одеяние. Она говорит, что в этой старой шинели колониального пехотинца вы не похожи на настоящего святого.

— Довольно, bottle it, you swine [70] Замолчи, свинья ты этакая! ( англ. ). !

Жали застенчив по натуре, и эти манеры белых, такие грубые и резкие, сбивают его с толку.

— Я вас обидела, простить себе этого не могу. Объясните мне… Я так хотела бы всему научиться. Я только-только кончила школу, я еще ничего не знаю. К тому же это так ужасно — принадлежать к пресвитерианской семье. Научите меня вашей вере.

— «Не говори о своей вере, иначе потеряешь ее», — процитировал Жали.

— Какой эгоизм!

— Сам Будда назвал свое учение — учением глубинного мерцания: снаружи в нем нет ничего приятного и притягательного. Вы — прямая противоположность тому, чем надо быть, чтобы приблизиться к истине.

— Какая же я в таком случае? — спрашивает Розмари, и глаза ее горят желанием быть разгаданной, желанием устранить все препятствия.

— Вы есть Жажда — жажда жизни, жажда удовольствий, жажда перемен…

— Но уверяю вас, что это не так!

— Ваше лицо уверяет меня, что это так. Вы — та жажда, которая ведет от одного возрождения к другому и мешает избегнуть страдания.