Паул Гласер - Танцующая в Аушвице

Я вижу, что радость не гаснет в глазах Эрнста, и сама радуюсь тому, что он уважает мое решение. Довольные друг другом, мы засыпаем, строя планы на будущее.

Когда месяц спустя Эрнст отбывает в Швейцарию, мы расстаемся весело и спокойно, говорим друг другу: “До скорой встречи”.

И тут случается нечто непредвиденное.

Культурная палата, членом которой я состою, уведомляет меня, что я больше не имею права вести уроки танцев в общественных местах. Вероятно, кто-то сообщил ее руководству о моем еврейском происхождении. От меня требуют закрыть отделения школы в Эйндховене, Ден-Босе, Кюлемборге, Тилбурге и Хелмонде. Ученики остаются ни с чем, я прощаюсь с ними — и со всеми своими доходами.

С Эрнстом на побережье

Родители предлагают занять под школу чердак их дома. Это замечательная идея, и я растрогана до глубины души. На долгие раздумья у меня нет времени. К тому же у меня нет другого выхода. Школа на чердаке не только утолит мою любовь к танцам, но и пополнит семейный бюджет, а также даст возможность моим ученикам продолжить занятия.

Недолго думая, я открываю на чердаке родительского дома новую школу. Помещение оформлено в традиционном голландском стиле и достаточно велико — но больше сорока человек здесь все равно не поместится, это предел. Поэтому каждый вечер я принимаю по два-три танцевальных клуба. Аншлаг на моих занятиях, думаю я, возникает благодаря моей репутации и новостям в “Полигон-журнале”. Ну и по причине тоски, охватывающей людей в эти темные времена. И мало кому теперь хочется идти на танцы в клуб “Железный человек”. Там теперь полно крепких ребят из НСД и немцев, которые приглашают на танец голландских девушек, и те не смеют им отказать. Это создает проблемы. Поэтому молодежь Ден-Боса идет танцевать ко мне.

Моим родителям ужасно нравится вся эта суета. Теперь я каждый день общаюсь с мамой, отца почти никогда не бывает дома, а брат посещает нечто вроде торгового училища. Вообще-то он хотел бы учиться в бизнес-школе в Тилбурге, но поскольку состоит на учете как еврей, учиться там он не имеет права. Торговое училище не является официальным учебным заведением. Брат очень скупо рассказывает о нем, и я понимаю, что все училище — это небольшая группа студентов, которые занимаются у кого-то на дому.

Я тоже считаюсь с новыми образовательными законами и сама делю своих учеников на евреев и не-евреев. Лично я не вижу между ними никакой разницы, но моим ученикам так проще. Поэтому у меня образуется танцевальный клуб, целиком состоящий из учеников-евреев. Другие мои ученики — почти все сплошь католики.

Поскольку перед началом занятий я чаще всего обедаю у родителей, мне иногда кажется, что я снова живу дома. Мама явно наслаждается всем происходящим. Мне это хорошо видно. Она часто смеется, подкладывает мне лакомые кусочки и постоянно поднимается на чердак понаблюдать за нашими уроками. И еще она с большим энтузиазмом общается по телефону с моими учениками, когда я занята. Наталкиваясь ночью в темном коридоре на милующуюся парочку, она молча проходит мимо. И это моя мама! Я-то знаю, что на самом деле она почти ханжа! Но на парочки она налетает регулярно, поскольку обожает вечером стоять в коридоре у окна, глядя на погруженный во тьму город и огромные прожекторы, ощупывающие небо в поисках вражеских самолетов.

Карнавал на танцевальном чердаке, 1942

Большинство окон в нашем доме затемнено, и в коридорах не видно ни зги, но чердак, где размещается школа, залит светом и музыкой. Я покупаю кинокамеру и сама снимаю своих учеников. Зачем — не знаю. Предчувствую скорое расставание? Так или иначе, пусть будет рекламный ролик для моей школы. Я показываю, как соблюдать танцевальный этикет, как правильно вести себя во время танца. Рассказываю, чего делать нельзя, что считается неучтивым. Показываю, как танцевать венский вальс, степ и польку…

С Эрнстом мы каждую неделю обмениваемся письмами. Несмотря на всю мою кипучую деятельность, я по нему скучаю. Его мать будет рада меня принять, пишет он, а я рассказываю ему о продолжении танцевального сезона. “Синтерклаас” [25] День Святого Николая (“Синтерклаас”) отмечается в Нидерландах и Бельгии 5 декабря. мы с родителями празднуем дома вместе с учениками. Конечно же, много танцуем. Танцуем и на Рождество — в вечерних нарядах, под омелой. Берем стулья у соседей, чтобы рассадить всех гостей.

В конце февраля 1942 года я приглашаю к себе на чердак праздновать карнавал бургомистра и принца карнавала [26] На католическом юге Нидерландов перед Великим постом проводится традиционный карнавал. По традиции в этот период городом фактически правит не бургомистр, а принц карнавала, которому градоначальник передает символические ключи от города. . И они приходят — к изумлению всех гостей. Я думаю, что в тот год наш чердак — это единственное место в Ден-Босе, которое принц карнавала и бургомистр Утелдонка — как называется город на время карнавала — посещают вместе. Мои ученики в восторге и обсуждают это событие еще несколько недель.

Успех карнавала и фотографии, сделанные на празднике кем-то из фотобюро “Южного новостного журнала”, очень скоро достигают ушей и глаз моего бывшего мужа-конкурента-коллеги.

Лео корчится от зависти.

Один из моих коллег родом из Австрии. Мы с ним дружим, и однажды вечером за разговором он замечает, что фамилия Гласер была весьма распространена в довоенной Вене. Мой отец как-то рассказывал, вспоминаю я, что наши далекие предки жили в немецкоговорящей части современной Чехии. Эта область относилась прежде к Габсбургской империи, и поэтому меня ничуть не удивляет, что наша фамилия встречалась и в Вене.

— Это типично еврейская фамилия, — уточняет мой друг.

— Но я католик! — восклицаю я. Тут мне на ум приходит фраза, сказанная о моем отце моей женой Риа: “А вдруг у него есть еврейская кровь?”

После беседы с другом я продолжаю размышлять об этом. Ну, допустим, что у отца есть еврейская кровь. Но тогда его родители тоже были евреи? Своих бабушку с дедушкой я никогда не знал, они умерли еще до моего рождения. Неужели, подобно миллионам других евреев, они не пережили Второй мировой войны? Я пугаюсь этой мысли. Но даже если это так, говорю я себе, что это меняет? И что мне со всем этим делать? А может, меня просто разбирает пустое любопытство?

Я решаю искать ответы у отца. Но что я у него спрошу? “Скажи мне, папа, ты случаем не еврей?” Он никогда не давал мне этого понять даже полунамеком. Не самый умный вопрос. Задав его вот так, прямо в лоб, можно только поссориться. Уж лучше я порасспрашиваю его про бабушку с дедушкой. И в тот же вечер я звоню отцу.