Паул Гласер - Танцующая в Аушвице

— Синагога здесь находится? — спрашиваю у мужчин, стоящих напротив меня. Они кивают и в свою очередь интересуются тем, что у меня в портфеле.

— Рабочие бумаги, — отвечаю я.

Они просят разрешения их посмотреть. Я соглашаюсь, куда тут денешься! Тогда они берут портфель и проверяют его содержимое. Не найдя ничего, по их мнению, крамольного, мужчины несколько успокаиваются и спрашивают, к кому я пришел. Кого я здесь знаю? Я называю фамилию троюродного брата. Один из мужчин исчезает за мгновенно захлопнувшейся дверью. Напряжение слегка спало, и я любопытствую, всегда ли они так поступают.

— Да, это меры предосторожности, — следует лаконичный ответ.

Разговора не получается.

— А служба в синагоге уже началась? — не сдаюсь я.

— Да, уже половина прошла.

Вернувшийся страж синагоги подтверждает, что все в порядке, мой родственник выступает моим гарантом и ждет меня внутри. Наконец мне разрешают войти. Стражники явно расслабляются, открывают вторую дверь и любезно мне кивают.

С любопытством озираясь, я вхожу в красивый внутренний двор с большим деревом посредине. Это настоящий оазис спокойствия среди городской суеты. Пока до меня доходит, что синагога находится в глубине жилого квартала, навстречу мне выходит мой троюродный брат. Сердечно поздоровавшись, он сует мне в руку кипу. Мне нужно ее надеть, прежде чем мы войдем.

Зал, где мы оказываемся, красив, не слишком велик, но вместе с тем просторен. По его стенам — широкие, в человеческий рост полукруглые окна с витражными стеклами, сквозь которые внутрь льется свет уходящего дня. Высота зала — метров десять, слева и справа галереи с резными ограждениями. Повсюду светло, поскольку высокие окна расположены и выше, и ниже галерей, а стены зала выкрашены в бежевый цвет. Это пространство, сколь высокое, столь и широкое, напоминает куб с чуть более удлиненной боковой стороной. Сочетание объема с ярким светом образует единое целое — гармоничное и умиротворяющее. Надо всем этим явно поработал талантливый архитектор.

В центре зала с высоченного потолка свешивается большой красивый канделябр с двадцатью пятью зажженными свечами. Пространство здесь решено совсем иначе, чем в большинстве известных мне католических церквей, вытянутых в длину, с небольшим количеством окон и темными витражами, сквозь которые внутрь сочится тусклый, мрачноватый свет. Пространство синагоги дает ощущение комфорта и открытости. По бокам я вижу три скамьи, на которых сидят или возле которых стоят около трех десятков молящихся. Перед ними, внутри изящной ограды, возвышается нечто вроде кафедры.

Я мгновенно погружаюсь в атмосферу дружелюбия и тепла, резко контрастирующих с напряженной подозрительностью, с которой меня встретили при входе. Люди кружком располагаются вокруг кафедры. В первом ряду дети, от которых вовсе не требуют сидеть неподвижно, как это бывает в католической церкви. Взрослые оживленно беседуют друг с другом. Помимо нидерландского, я слышку обрывки английского, французского и русского. Все это производит на меня сумбурное и вместе с тем очень приятное впечатление. Во время службы я оглядываюсь по сторонам и слушаю раввина, который то держит речь, то поет. Рядом с ним становится девочка, она читает главу из книги, а потом нараспев произносит молитву. Я понимаю ее там, где она не переходит на иврит, иногда спрашиваю что-то у Рене.

Эта синагога, насколько я понимаю, не ортодоксального, а скорее либерального толка, поэтому здесь уютнее и свободнее, чем на службах в католических церквях. После окончания службы мы снова выходим в большой внутренний двор. Он весь наполнен солнцем, и люди останавливаются пообщаться друг с другом.

Мой родственник поясняет, что сегодня особенная служба. У этой девочки бат-мицва У девочек это происходит, когда они достигают 12 лет. Поэтому в этот день здесь так много народу. Все собрались ради девочки, которая читала отрывок из молитвенника, ее зовут Рут. Согласно законам еврейской общины, с этого момента она входит в мир взрослых. Мы тоже поздравляем Рут. Затем, не отрываясь от беседы, идем по внутреннему двору от синагоги к другому роскошному зданию, в большом зале которого гостей ждут кофе и сладости. Здесь общение продолжается, и мой троюродный брат знакомит меня кое с кем из присутствующих.

Только спустя час мы начинаем откланиваться. Когда мы с двумя другими гостями приближаемся к двери, нас окликают. Человек с наушником в ухе говорит, что мы не можем выходить отсюда все вчетвером, а лишь по двое — и по условному сигналу, который он нам даст. Рене с одним из гостей выходит первым. Мне велено подождать еще пару минут. Затем передо мной открывается дверь, и я оказываюсь на небольшом порожке, выступающем на широкую улицу с оживленным движением. Какой контраст с узкой тихой улочкой, по которой я пришел в синагогу! Я иду вправо — туда, где на тротуаре меня уже поджидают мой родственник и другой человек с наушником. Рене говорит, что вдоль этой шумной улицы стоит довольно много людей с наушниками и микрофонами. Именно они передают охраннику по ту сторону ограды сигнал, что путь свободен, и тот может открыть дверь.

В тот вечер в гостях у брата я знакомлюсь с его женой, мы долго беседуем о нашей семье, и прежде всего о родителях Рене. О тетушке Розе ему сказать особенно нечего. Судя по всему, его отец не слишком распространялся на тему внутрисемейных конфликтов, ничего не говорил о том, что же такого совершила тетушка и как вообще она жила. Не исключено, что он об этом просто ничего не знал.

Возвращаясь домой около одиннадцати вечера, я продолжаю размышлять о строгих мерах безопасности в синагоге. Они меня сильно удивили. Разумеется, я слышал о террористической угрозе, однако никогда не понимал, что это означает для членов еврейского сообщества. Мне показалось, что мой брат и все остальные, присутствовавшие сегодня в синагоге, воспринимали ее охрану как нечто само собой разумеющееся. Надо же, столько лет прошло после Холокоста, а эти люди все еще боятся за свою жизнь! Внезапно я замечаю, что проехал нужный мне поворот. Слишком задумался.

В ту пятницу я впервые заглядываю в еврейский мир Голландии. Дальнейшее знакомство не заставляет себя ждать.

17 января 1945 года начинается мой путь к освобождению. В лютый мороз.

В тот день мы возвращаемся с работы раньше обычного. Все охвачены беспокойством. Наши охранники нервничают. Они таскают какие-то вещи и коробки. В последние недели немцы порастеряли свое высокомерие и агрессивность. Это напрямую связано с поражением в войне. Что-то должно произойти. Это чувствует каждый. Вот уже несколько недель газовые камеры стоят без дела. Последние дни мы слышим артиллерийскую канонаду. Сначала она звучала где-то вдали, но теперь русские подошли близко к лагерю. Уже совсем рядом ухают пушечные залпы. Я отыскиваю в нашем бараке своих подруг — Марту и Рашель. Мы все говорим, перебивая друг друга. В барак входит староста, у нее новость: