Паул Гласер - Танцующая в Аушвице

В принципе я должна была бы получить и компенсацию за принудительное ношение звезды Давида. Ее размеры рассчитываются в зависимости от количества дней, когда я вынуждена была эту звезду носить. Конечно, для меня это несколько притянутая за уши компенсация: в действительности я этой звезды никогда не носила, за исключением одного-единственного дня, когда мне пришлось посетить полицейский участок в Ден-Босе. Но из количества дней, в которые я должна была эту звезду носить, были вычтены 42 дня. Ровно столько дней я просидела в эсэсовской тюрьме в Ден-Босе и, соответственно, не появлялась в общественных местах. Расчеты таковы, что тут и комар носа не подточит, и в этом смысле мои родные Нидерланды проявили себя в полном блеске. В результате за вычетом 42 дней я не дотянула до официально установленного минимума и потеряла право на эту небольшую дополнительную компенсацию.

Несмотря на все эти неприятности, доставляемые мне родиной-мачехой, я продолжаю оставаться оптимисткой и в полной мере наслаждаюсь жизнью. Не зря же я выжила! С Элоном у меня все складывается хорошо, тихая семейная жизнь, как будто с юности я и не знала другой. У нас крепкие связи со всей его семьей, мы часто устраиваем праздники, пикники и прочие вылазки на природу. Особенно дружеские отношения у нас складываются с братом Элона и его женой. Я без ума от их детей. А они — от меня. Я хожу с ними в зоосад, в парк, в гавань и, когда они становятся старше, на театральные представления. Я учу их танцевать и играть на фортепьяно. Прежде всего — шведскими зимами, которые столь долги и темны, что без праздников никак не обойтись. Вместе с детьми мы наряжаемся в наши лучшие одежды, надеваем на головы короны и украшаем их горящими свечками. В конце концов Элон узнает, что я не могу иметь детей. Я не сказала ему об этом, когда выходила за него замуж. Он не посчитал это таким уж ужасным известием, как я того опасалась. К моему великому счастью… Охотнее всего я открыла бы здесь танцевальную школу.

Я могу это сделать, имея шведское гражданство, но молодежь в Швеции танцует гораздо меньше, чем в Нидерландах, Бельгии или Германии. К тому же Элону не нравится, что я буду по вечерам работать, а он будет сидеть дома один. Поэтому я решаю устроиться куда-нибудь секретаршей. Составляю резюме, а про те годы, которые я провела в лагерях, пишу, что работала секретаршей в Лондоне. Кому теперь нужны работники с трудным и непонятным для многих лагерным прошлым? Я устраиваюсь секретаршей в большой компании, занимающейся эдектроникой, и веду коммерческую переписку с немецкими предприятиями. Отношения с этими предприятиями существуют давно, они сложились до войны и во время войны не прерывались. Вот мне и пригодился мой опыт работы в компании отца, а ко всему немецкому — из-за того, что мне довелось пережить — я отвращения не испытываю. Немецкий по-прежнему остается моим первым языком, нидерландский — вторым, а шведский — третьим.

Хотя я строю свою новую жизнь в Швеции — с новой семьей и с новыми друзьями, я продолжаю поддерживать отношения с друзьями в Голландии, а также с братом и несколькими племянниками, которые пережили войну. Я хочу с ними со всеми повидаться, поэтому пишу в нидерландское полицейское управление письмо, в котором спрашиваю, действительно ли существует риск моего ареста, как пугал меня адвокат Хенгст. Могу ли я просто приехать в страну или меня тут же арестует голландская полиция? Я уже дважды пережила подобное, поэтому не испытываю ни малейшего желания испытать это еще раз. Судя по ответу голландской полиции, страшилки адвоката Хенгста оказываются полным бредом. Месяц спустя я еду в Нидерланды. Элон остается в Швеции. Он чрезвычайно занят своим судостроением, заказы только прибывают. К тому же у него нет интереса к моему прошлому. А еще он понимает, что мне хочется навестить подружек из своей прошлой жизни, что я хочу встретиться с братом Джоном, который женился и уже имеет детей…

Наша встреча с Джоном получилась очень теплой и сердечной, мы не скрывали своих чувств. По его настоянию мы договариваемся, что не будем ничего рассказывать его детям об их еврейских корнях. И ничего о концлагерях. Это лишний груз для неокрепших детских душ, он им ничего не дает. Груз семейного прошлого слишком тяжел, а детям надо идти вперед в их молодую жизнь, а не тащить за собой годы войны, в которые они не жили. Дети должны иметь возможность свободно развиваться. Поскольку жена Джона Элизабет католичка, их дети крещены в католичество. Этим семья Джона окончательно порывает с нашим прошлым. Брат больше не ищет контактов с нашими племянниками и племянницами, пережившими Холокост. Так будет лучше для детей и для него самого, считает он. Безо всяких ссор он перестает посещать ежегодные встречи с несколькими выжившими в лагерях родственниками, несмотря на приглашения, которые он исправно продолжает получать. Мне нравится поддерживать отношения с родней, но я считаюсь с тем, что Джон — мой младший брат-интроверт. Каким был, таким и остался.

В тот первый раз, когда я приезжаю в Нидерланды, я встречаюсь и со своим бывшим мужем Лео. В своей писульке адвокат предостерегал меня от посещений родины, потому что я тут же буду арестована. Но я хочу показать ему, что его запугивания не подействовали. Я очень рада тому, что он посидел в тюрьме за подлое предательство, которое он совершил в годы войны, выдав меня полиции.

Он — первый, кого я решаю навестить в Ден-Босе. Я надеваю свое самое красивое платье, красное пальто и иду.

Роза. Снова в Нидерландах

Прохожу по знакомым улицам и по мере приближения к его дому замедляю шаг. Я узнаю каждый дом. На углу маленького скверика я сажусь на скамейку, закуриваю сигарету и смотрю на двух детишек, играющих рядом. Район выглядит таким же, как прежде. Что я скажу ему? А если я не застану его дома? Я все больше сомневаюсь и думаю, не зря ли я это затеяла. Я сижу в скверике еще немного, но начинает накрапывать дождь. Я говорю себе, что мое сомнение сродни трусости, а я вышла живой и не из таких передряг. Я встаю, подхожу к дому Лео и звоню в дверь. Он открывает сам и, издав несколько нечленораздельных звуков, с открытым ртом застывает в дверном проеме. Он выглядит сильно постаревшим и потерянным. Это меня вполне устраивает.

— Привет, Лео! — говорю я ему, и он что-то бормочет мне в ответ.

Поскольку дождь идет все сильней, он приглашает меня войти в дом. Я отказываюсь и отвечаю, что лучше постою под дождем. Он глупо таращит на меня глаза, а я сообщаю ему, что он ужасно выглядит. И я рада, что за свое жалкое предательство ему пришлось провести весь прошлый год в Вюгте. Желаю ему жить как можно хуже, разворачиваюсь на каблуках и эффектно ухожу в дождь. Свернув за угол, останавливаюсь и делаю глубокий вдох. Все прошло так, как я и хотела.