Теодора Димова - Матери

То ли из какой-то библиотеки, то ли из читальни, я точно не поняла, прощебетала Албена, Орльо, а это не опасно? ходить по читальням и библиотекам? еще не известно, что за типы там собираются?

Озабоченность Албены смешила даже Орела, и он по-отцовски притягивал к себе свою супругу. Орел не любил, когда она слишком много болтала, даже сказал ей прямо, еще давно: Бени, милая, старайся не говорить и не рассуждать слишком много, это вредит твоей красоте, не делай этого ни при посторонних, ни при мне тебе надо как-нибудь сходить со мной на родительское собрание, продолжала Бени невозмутимо, посмотришь, как там, мне даже плохо становится — все не переставая хвалят его, вообще этот ребенок совсем не похож на нас, вроде как мы взяли его напрокат, будто он нам неродной, никогда ни о чем не попросит, только учеба — чтение, чтение — учеба, я даже побаиваюсь его, особенно после того, как он стал носить эти очки, вот только за одно я немножко на него обиделась, но не посмела ему сказать, если хочешь, Орльо, объясни ему как-нибудь, вы ведь разговариваете между собой как мужчины, я о той вечеринке с шефом, в Бояне, ну, мы там были на прошлой неделе, и он поехал с нами, сам захотел, а зачем?

я напросился на ту вечеринку в Бояну, сам захотел, я давно слышал и догадывался о том, что бывает на таких вечеринках, но хотел убедиться сам, увидеть всё своими глазами, и мама сказала — ладно, но при условии, что ты пойдешь спать и заснешь сразу после одиннадцати, это показалось мне странным, она никогда не говорила, когда мне ложиться и засыпать, но я ответил — хорошо, обещаю, и вначале всё было нормально, барбекю, коктейли, спиртное, позвякивание льда в бокалах, не было никого ни под кайфом, ни пьяных, ну да, некоторые раздевались до купальников и купались в бассейне, но было жарко, так что ничего особенного, так — легкий джаз, приятная обстановка, сидят себе за столиками, ходят босые по траве, дурачатся — прячут обувь друг у друга, шуточки, шеф со своей внушительной сединой, расхаживает с трубкой, все разговаривают, смеются, он к одиннадцати уехал, мама подошла ко мне и сказала:

ну давай, ты обещал

да, мама, обещал, иду, ложусь

и я поднялся в спальню на втором этаже, надел для убедительности пижаму, открыл окно и помахал матери, которая снизу следила за тем, что я делаю, потом погасил свет, но через полчаса встал и увидел:

женщины были или совсем голые, или в мокрых прозрачных рубахах, мама — в трусиках и лифчике;

большинство мужчин тоже были голые или, как папа, в одних боксерках;

глаза у всех были какие-то красные и блестящие;

и все как один странно, демонически улыбались и дергались в ритме, который я не мог уловить;

целовались;

трогали, лаская, грудь и интимные места друг у друга;

некоторые вырывались и переходили к другим, а оставшийся в одиночестве приседал, обхватив голову руками, и тогда к нему подходил кто-нибудь и начинал его утешать, целовать и ласкать;

целовались в губы и ласкали друг друга мужчины с мужчинами и женщины с женщинами;

иногда кто-нибудь из этих двоек или троек издавал рёв, и тогда другие возмущенно оглядывались и кричали: рано, еще не время, потерпите немного;

движения у всех были замедленные, может быть, из-за травки, которую они явно курили;

все чаще и чаще звучал этот рёв, слышались хрипы;

я провертел маленькую дырочку в занавеске и смотрел сквозь нее, я весь дрожал;

если бы они заметили, что я смотрю на них, не знаю, что было бы; но, очевидно, все просто забыли о моем существовании или думали, что я давно сплю, я стоял выпрямившись, весь в поту, и дрожал, следя за всем этим из-за занавески, и не знаю почему, но стекла в моих очках все время запотевали, и мне приходилось протирать их о пижаму;

я не знаю точно, от чего я дрожал — от страха или от холода;

в основном я наблюдал за мамой и папой, другие меня не слишком интересовали;

мама начала танцевать, и все встали в круг возле нее;

я хотел не смотреть, но не мог оторваться от дырки в занавеске;

кровь подступала и билась в моем теле;

я начал неудержимо дрожать и не понимал от чего — то ли мне страшно, то ли приятно от того, что происходило со мной;

тысячи точек пульсировали у меня в висках и в паху, такие сильные, что мне хотелось упасть на пол, расплакаться или разбить обо что-нибудь свою голову, но я никак не мог оторваться от дырки в занавеске;

мама начала медленно раздеваться, продолжая танцевать так, как я видел где-то на видео, отец стоял, наклонив голову, и наблюдал за ней, неподвижный, две женщины рядом с ним обвивались вокруг, ласкали его, а он, словно окаменев, наблюдал за мамой, которая уже надела на себя что-то металлическое и кожаное, распустила волосы, достигавшие ей до пояса, все двигались в ритме, который задавала мама, все, кроме папы, он смотрел на маму мутными глазами, как будто готовый в любой момент убить ее

она медленно направилась к папе

в ее руках, я не заметил — откуда, появились наручники и плетка

она приблизилась к папе, он встал на колени, наклонил голову, протянул вперед обе руки, и мама защелкнула наручники

и встала над ним, расставив ноги;

и начала бить его плеткой;

и он ревел при каждом ударе;

и другие тоже кричали, как будто радовались этим ударам;

и я хотел побежать вниз и попросить ее перестать

я хотел спасти папу от ударов и от наручников

но, словно во сне, не мог и пошевелиться, мое тело было ужасно тяжелым, я не мог даже крикнуть, из горла не вылетало ни звука

господи, пусть мама перестанет бить папу плеткой

пусть снимет с него наручники

пусть займется ранами на его спине, из них уже идет кровь

пусть другие помогут ему, пусть спасут папу

но другие и не думали его спасать, они испускали те самые хриплые вороньи крики

сейчас кто-то стоял на коленях перед мамой и целовал внутреннюю поверхность ее бедер, а папа поднялся и грубо оттолкнул его

папа и мама начали целоваться целовались,

как будто ничего не случилось целовались

бешено и яростно, кусая друг друга

но все-таки целовались, а не дрались

и все остальные делали то же самое;

они делали это прямо на траве, при других;

везде были видны задранные вверх ноги или зады лежащих друг на друге людей;

отовсюду слышались крики, стоны, пыхтение;

мама и папа были единственной парой, все остальные поменяли партнеров;

мне было гадко, мерзко, я начал плакать

и тогда какая-то огромная сила вдруг высвободилась во мне, и вся пижама стала мокрой, это было со мной впервые, я чуть не рухнул на пол, но пришло облегчение, радость, освобождение, как у этих, внизу, у взрослых, и мне уже было не так гадко и страшно смотреть, наоборот, я даже начал привыкать, и меня это уже забавляло