Анник Кожан - Наложницы. Гарем Каддафи

Меня позвала Мабрука: «Одевайся, хозяин ждет тебя». На ее языке это означало: «Раздевайся и поднимайся наверх». Она вновь открыла передо мной дверь, и моим глазам предстала ужасная картина. Обнаженный Вождь насиловал парня по имени Али, в то время как Уссам, переодетый в женское, танцевал под звук той самой томной песни. Я хотела развернуться, но Уссам крикнул: «Хозяин, пришла Сорая!» — и дал мне знак танцевать с ним. Меня словно парализовало. И тогда Каддафи рявкнул: «Подойди, потаскуха!» Он отшвырнул от себя Али и с яростью набросился на меня. Уссам танцевал, Али смотрел, и второй раз за последние несколько дней мне захотелось умереть. Они не имели права делать это со мной.

Потом вошла Мабрука, приказала парням выйти, а хозяину остановиться, так как у него было срочное дело. Он тотчас же перестал и сказал мне: «Убирайся!» Рыдая, я побежала к себе в комнату и весь вечер провела в душе; я мылась и плакала. И не могла остановиться. Он был сумасшедшим, все они были сумасшедшими, это дом чокнутых, я не хотела здесь оставаться. Я хотела к родителям, братьям, сестре, я хотела жить своей прошлой жизнью. Но это было невозможно. Он все испортил. Он был сволочью. Он, президент.

Амаль пришла меня навестить, и я взмолилась:

— Умоляю, поговори с Мабрукой. Я больше не могу, я хочу к маме…

Я впервые увидела ее взволнованной.

— О, малышка моя! — сказала она, обнимая меня. — Твоя история так похожа на мою. Меня тоже забрали из школы. И мне было четырнадцать лет.

Сегодня ей было двадцать пять, и ее жизнь внушала ужас.

4 Рамадан

Однажды утром я узнала, что Каддафи и его свита должны отправиться в официальную поездку в Дакар и что я не вхожу в число сопровождающих. Какое облегчение! Целых три дня я могла свободно дышать и ходить в кафетерий, где я встречалась с Амаль и другими девушками, за которыми следила Фатхия, оставшаяся за старшую в Баб-аль-Азизии. Они курили, пили кофе и болтали о пустяках. Я же была молчаливой, оставаясь начеку, впитывая малейшие детали функционирования этого свихнувшегося общества. Увы, они не говорили ни о чем существенном. Я только случайно узнала, что Амаль могла днем выезжать из Баб-аль-Азизии вместе с шофером! Это поразило меня. Она была свободной… и она возвращалась? Как же так? Почему она не убежала, о чем я мечтала с первой минуты, когда очутилась в этих стенах? Меня удивляли многие вещи.

Еще я открыла для себя, что большинство девушек, входивших в состав «революционной гвардии», обладали некой карточкой, которую я приняла за бейдж, но которая в действительности была настоящим удостоверением личности. Там были их фото, фамилия, имя и звание: большими буквами написано «Дочь Муаммара Каддафи», внизу его подпись и маленькая фотография. Это звание «дочери» мне казалось сумасбродным. Но эта карта явно была пропуском для перемещения по территории Баб-аль-Азизии и даже для выхода в город, с ней можно было пройти многочисленные двери безопасности, охраняемые вооруженными солдатами. Лишь много позже я узнала, что никто не обманывался насчет статуса этих «дочерей» и их реальных функций. Но они держались за свои карточки. Конечно же, их принимали за путан. Но, внимание! Путан верховного Вождя. Это повсюду внушало уважение.

На четвертый день вернулась его свита, и обитатели подвала заволновались. Вместе с багажом Вождь привез с собой много африканок, очень молоденьких и немного постарше, накрашенных, с декольте, в бубу[5] или облегающих джинсах. Мабрука играла роль хозяйки дома и хлопотала вокруг них. «Амаль! Сорая! Быстро принесите кофе и бисквиты!» И мы ходили от кухни к салонам и обратно, лавируя между этими хохочущими девушками, с нетерпением ожидающими встречи с Полковником. Он еще был в кабинете, беседуя с несколькими африканскими господами важного вида. Но когда те ушли, я наблюдала, как женщины одна за другой поднимались в комнату Вождя. Я смотрела на них издалека, терзаемая желанием сказать им: «Осторожно, это монстр!» Но также: «Помогите мне выйти!» Мабрука уловила мой взгляд и рассердилась из-за того, что мы до сих пор оставались в салоне, тогда как она велела Файзаль прислуживать. «Возвращайтесь в свои комнаты», — приказала она, резко хлопнув в ладоши.

Среди ночи за мной пришла Сальма и отвела меня к двери моего «хозяина». Он заставил меня выкурить одну сигарету, потом другую, и еще одну, затем он меня… Какое бы слово подобрать? Это было так унизительно. Я была просто предметом, дыркой. Я сжимала зубы и боялась побоев. Потом он поставил кассету Наваль Гхашем, тунисской певицы, и принудил меня танцевать, еще и еще, на этот раз всю ночь. Пришла Сальма, что-то ему шепнула, и он мне сказал: «Ты можешь идти, любовь моя». Что это на него нашло? Он всегда ко мне обращался не иначе как с оскорблениями.

На следующий день ко мне в комнату неожиданно явилась сотрудница полиции лет двадцати трех, невысокого звания.

— Это Наджа, — сказала Мабрука. — Она пробудет с тобой два дня.

Девушка выглядела скорее даже милой, прямой, чуточку дерзкой. У нее было огромное желание поговорить.

— Ты знаешь, что они все мерзавцы! — начала она в первый вечер. — Они не сдерживают ни единого обещания. Вот уже семь лет, как я с ними, а мне по-прежнему ничего не компенсировали! Я ничего не получила! Ничего! Даже дома!

«Не доверяй, — сказала я себе. — Только не поддавайся. Может быть, она хочет тебя подловить». Но она продолжала болтать заговорщическим тоном, и я позволила себя заговорить.

— Я узнала, что это ты была той самой маленькой новенькой. Ты привыкла к жизни в Баб-аль-Азизии?

— Ты не представляешь, как я скучаю по маме.

— Это пройдет…

— Если бы я могла с ней связаться!

— Она рано или поздно узнает, чем ты занимаешься!

— Ты можешь посоветовать, как мне с ней связаться?

— Если я что и могу тебе посоветовать, так это просто здесь не оставаться!

— Но я же здесь в плену! У меня нет выбора!

— Я прихожу сюда на два дня, сплю с Каддафи, получаю за это немного бабок и возвращаюсь к себе.

— Но я этого совсем не хочу! Это не моя жизнь!

— Ты хочешь выйти? Тогда сдыхай! Сопротивляйся, кричи, создавай себе проблемы.

— Меня убьют! Я знаю, что они на это способны! Когда я сопротивлялась, он меня избил и изнасиловал.

— Делай вывод: он любит непокорных.

Потом она смотрела ДВД-диски с порно, разлегшись на кровати и жуя фисташки. «Видишь, нужно постоянно учиться!» — сказала она мне, побуждая смотреть вместе с ней. Я растерялась. Учиться? Тогда как она только что советовала мне сопротивляться? Я предпочла лечь спать.

Следующим вечером нас обеих отвели в комнату Вождя. Наджа была возбуждена от мысли, что сейчас с ним встретится. «Почему бы тебе не надеть черную ночную рубашку?» — посоветовала она мне, перед тем как мы поднялись. Когда открыли дверь, он встретил нас голым, и Наджа набросилась на него: «Любовь моя! Как я по тебе соскучилась!» У него был довольный вид: «Иди же сюда, потаскушка!» Потом он повернулся ко мне и, взбешенный, сказал: «Что это такое? Я не переношу этот цвет! Убирайся! Иди переоденься!» Я помчалась по лестнице, заметила Амаль в ее комнате и стрельнула у нее сигаретку. Потом пришла в свою комнату и закурила. Впервые я закурила по своей инициативе. Впервые я почувствовала необходимость покурить. Но Сальма не дала мне на это времени. «Что ты здесь делаешь? Хозяин ждет тебя!» Она снова отвела меня в его комнату в тот самый момент, когда Наджа добросовестно изображала сцены из видео. «Поставь кассету и танцуй!» — приказал мне Каддафи. Потом спрыгнул с кровати, сорвал с меня рубашку, бросил на пол и резко в меня вошел. «Пошла вон!» — сказал он потом, освобождая меня жестом руки. Я вышла, мое тело было покрыто синяками.