Анник Кожан - Наложницы. Гарем Каддафи

— Приготовь эту. Я ее хочу!

Меня отвели в лабораторию, и я осталась там в темноте. На мгновение туда проскользнула Галина и с сочувствующей улыбкой дала мне одеяло. Но как я могла спать? Я снова переживала ту сцену и не находила ни единого объяснения тому, что со мной случилось. Что сказали моим родителям? Уж точно не правду, это было невозможно. Но что тогда? Папа даже не хотел, чтобы я ходила к соседям, и я должна была возвращаться домой до наступления темноты. Что он теперь подумает? Что он теперь вообразит? Поверят ли мне когда-нибудь? Какие дали объяснения в школе, чтобы оправдать мое отсутствие?.. Я всю ночь не сомкнула глаз. На рассвете, когда я начала дремать, пришла Мабрука.

— Давай, вставай! Натягивай эту униформу. Отправляемся в Сирт.

О, какое облегчение!

— Так что, мы едем к маме?

— Нет, мы едем в другое место!

По крайней мере мы покидали этот жуткий лагерь посреди пустыни, чтобы приблизиться к дому. Я быстренько умылась, надела униформу цвета хаки, похожую на ту, которую носили телохранители Каддафи, и вернулась в салон, где пять других девочек, тоже в униформах, рассеянно смотрели телевизор. В руках у них были мобильные телефоны, и я горела желанием попросить их позвонить моей маме, но за нами следила Мабрука, и атмосфера была весьма холодной. Автофургон тронулся, я позволила себя увезти — уже давно я ничего не могла контролировать.

Примерно через час автофургон остановился. Нас вывели и рассадили по разным машинам. По четыре человека в каждую машину. Как раз в тот момент я поняла, что мы составляем огромный конвой и что тут еще много других девочек-солдат. В общем, когда я говорю «солдат»… Скорее, похожих на солдат. У большинства из них не было ни оружия, ни нашивок. Возможно, говорила я себе, они и не являются военными, так же, как и я. Во всяком случае, я была самой молодой, что у некоторых вызывало улыбку, когда они рассматривали меня. Мне только что исполнилось пятнадцать лет, а позже так случится, что я встречусь с девочками, которым было всего двенадцать.

В Сирте конвой въехал в катиб Аль-Саади — казарму, названную в честь одного из сыновей Каддафи. Нам быстро выделили комнаты, и я поняла, что буду делить свою с Фаридой, одной из телохранительниц Каддафи, девушкой двадцати трех или двадцати четырех лет. Сальма положила на мою кровать чемодан.

— Давай, пошевеливайся! Иди прими душ! — закричала она, хлопнув в ладоши. — И надень синюю ночную рубашку!

Как только она отвернулась, я посмотрела на Фариду.

— Что это еще за цирк? Ты можешь мне объяснить, что я здесь делаю?

— Я ничего не могу тебе сказать. Я — солдат. Я исполняю приказы. Делай то же самое.

Разговор был окончен. Я смотрела, как она аккуратно раскладывает свою одежду, не в состоянии сделать то же самое. И в особенности натянуть на себя найденные в чемодане вещи: там лежала груда спутанных стрингов, бюстгальтеров и коротких ночных рубашек, и ни одного пеньюара. Вернулась Сальма:

— Я тебе сказала приготовиться! Твой хозяин ждет тебя!

Она осталась ждать, пока я снова надену короткое синее платье, и мне пришлось последовать за ней. Она велела мне ждать в коридоре. С сердитым видом пришла Мабрука и грубо втолкнула меня в комнату, закрыв за моей спиной дверь.

Он был голый. Лежал на кровати с бежевыми простынями посреди комнаты без окон, со стенами такого же цвета, и создавалось впечатление, что он зарылся в песок. Синий цвет моего платья контрастировал со всей обстановкой.

— Иди же, моя шлюшка! — сказал он, раскрывая объятия. — Подойди, не бойся!

Не бойся? Это было больше, чем страх. Я шла на скотобойню. Я мечтала убежать, но знала, что за дверью сидит в засаде Мабрука. Я не пошевелилась, тогда он резко подскочил, с силой схватил меня за руку и швырнул на кровать, а затем сам на меня улегся. Я попыталась оттолкнуть его, но он был слишком тяжелым. Он кусал меня за шею, щеки, грудь. Я кричала и отбивалась.

— Не двигайся, грязная шлюха!

Он бил меня, сдавливал грудь, а затем, задрав платье и зажав мои руки, резко в меня вошел.

Я никогда этого не забуду. Он осквернил мое тело и пронзил мою душу кинжалом. И клинок никогда не выйдет.

Я была морально убита, у меня больше не осталось сил, я даже не шевелилась, просто плакала. Он выпрямился, взял небольшое красное полотенце, провел им у меня между ног и исчез в ванной комнате. Позже я узна́ю, что эта кровь была необходима ему для ритуалов черной магии.

Три дня я кровоточила. К моему изголовью приходила похлопотать Галина. Она гладила меня по лбу, сказала, что у меня были внутренние раны. Я больше не жаловалась. Не задавала вопросов.

— Как вы можете делать это с ребенком? Это ужасно! — сказала она Мабруке, когда та привела меня к ней. Но Мабруке было наплевать. Я едва касалась еды, которую мне приносили в комнату. Я была ни живая, ни мертвая. Фарида меня игнорировала.

На четвертый день за мной пришла Сальма: «Тебя хочет хозяин». Мабрука завела меня в его комнату. И он снова сделал это, с той же жестокостью и с теми же унизительными словами. Я стала еще больше кровоточить, и Галина предупредила Мабруку:

— Пусть ее не трогают! В данном случае это очень опасно.

На пятый день меня отвели в его комнату рано утром. Он завтракал: зубцы чеснока и арбузный сок, бисквиты к чаю с верблюжьим молоком. Он вложил кассету в старый магнитофон, зазвучали старинные бедуинские песни, и он бросил мне:

— Давай, танцуй, шлюха! Танцуй! — Я не решалась. — Давай! Давай!

Он хлопал в ладоши. Я немного пошевелилась и потом тихонько продолжила. Звук был отвратительный, песни старомодные, он похотливо на меня смотрел. Заходили сменить приборы женщины, безразличные к моему присутствию.

— Продолжай, потаскуха! — говорил он, не отводя от меня взгляд.

Его половой член напрягся; он встал, чтобы схватить меня, хлопнул меня по ляжкам: «Какая шлюшка!», потом навалился на меня. В тот же вечер он заставил меня курить. Как он говорил, ему нравилось, когда женщина втягивала дым. Я не хотела. Он прикурил сигарету и всунул мне в рот.

— Затягивайся! Глотай дым! Заглатывай!

Я кашляла, а ему было весело.

— Давай! Еще одну!

На шестой день он встретил меня с виски.

— Пора тебе научиться пить, моя шлюшка!

Это был «Блэк лейбл», бутылка с черной полосой, которую я везде узнаю. Я всегда слышала, что Коран запрещает употребление алкоголя и что Каддафи чрезвычайно религиозен. В школе и по телевизору его представляли как самого ярого защитника ислама, он постоянно ссылался на Коран, проводил публичные молебны. Казалось невероятным увидеть его пьющим виски. Такой шок, какого вы себе даже не представляете. Тот, кого нам представляли как отца Ливии, основателя права, юстиции и обладателя абсолютного авторитета, оказывается, нарушал все правила, которые сам проповедовал! Все было фальшью. Все, чему учили меня преподаватели. Все, во что верили мои родители. «Ох! — говорила я себе. — Если бы они знали!» Он подал мне стакан.