Евгения Кайдалова - Дело кролика

— Ну как вам сказать… Цвет из моды вышел.

Василий Петрович удивился: на вывесках всех магазинов он видел красно-белые рекламные плакаты «Кока-Колы» и краснорожего ковбоя «Мальборо» на кирпичном фоне американской прерии.

— А чему учили на партийной учебе, Василий Петрович? — поинтересовался глумливо настроенный Сергей.

— Учили… — неопределенно и как-то зловеще отозвался тот.

хохотнув, процитировал водитель народную мудрость.

Василий Петрович знал, почему он вспомнил именно Малышева из десятков других, приходивших на «ковер». У того была какая-то непонятно праздничная, брусничного цвета рубашка при показательно-сдержанном сером пиджаке. Самым вызывающим в этом наряде казался галстук — резкие, возражающие темно-красные полосы на сером фоне.

Начальник отдела кадров нарочито внимательно оглядел костюм Малышева:

— В каком это универсаме у нас продают такие рубашки, Михаил Олегович? — Василий Петрович демонстративно взял ручку. — Скажите, я запишу.

— Да, знаете, это мне друг из Японии привез, — Малышев с невинной улыбкой развел руками.

— Что ж, это вполне достойно молодого коммуниста — получать подачки из капиталистических стран. Очень жаль, что вас не устраивает наша швейная промышленность, Михаил Олегович, и очень жалко, что вас не устраивает наше предприятие.

Малышев выглядел радостным, хотя и виноватым.

— Так ведь на повышение ухожу, Василий Петрович, а иначе бы ни за что!

— Ни за что, вы говорите… — теперь секретарь парторганизации встал, потому что подавлять стоящего сотрудника сидя было ему не с руки. — Нам бы тоже не хотелось с вами расставаться.

Василий Петрович слегка улыбнулся:

— Но что делать! Насильно мил не будешь; раз уж вы собрались, дерзайте на новом месте. Конечно, будет выговор по партийной линии, сами понимаете, иначе нельзя, и — желаю вам всего хорошего.

— Почему… — Малышев едва выдохнул это, — выговор?

— Ну как же! — удивился Василий Петрович, словно объяснялись азбучные истины, — вас рекомендовала в коммунистическую партию партийная организация судоремонтного завода, а вы, не проработав после этого и года, уходите от своих старших товарищей, которые оказали вам такое доверие.

Товарищ Русаков посмотрел товарищу Малышеву в глаза спокойно и убежденно.

«Это же абсурд… Ничего не понимаю… Я всего лишь меняю работу…» — да мало ли что он там еще говорил! Справедливость восторжествовала, хотя и в более утрированном виде, чем хотелось бы Василию Петровичу: Малышеву был объявлен выговор, на новое место он не попал и вынужденно остался на заводе в куда более низкой должности — ведь со старой он уже написал заявление об уходе…

Василий Петрович долго не мог выйти из такси и искал руку Сергея. Потом он тяжело поднимался на пятый этаж при неработающем лифте и спокойно с чисто научным интересом размышлял о том, сколько работников ЖЭК было бы пущено в расход при Сталине, если бы в те времена лифты постоянно срывали план по вознесению трудящихся.

Они поднялись, и Василий Петрович сразу включил телевизор, чтобы можно было лечь на диван и больше с него не вставать. Сергей пошел на кухню — надо было накормить старика после дальней дороги.

— Василий Петрович, вам рыбные палочки или крокеты из картошки?

Это странный мир, думал Василий Петрович, от кур остались одни ноги, от рыбы — палки. Картошка усохла до чипсов, горох, морковка, лук, фасоль — целый огород лежит в пакетах и достается без малейших усилий. И котлеты, которые должна проворачивать хозяйка на кухне после работы, уже расфасованы готовенькими по привлекательным буржуазным упаковочкам. А пельмени, которые лепили всей семьей по вечерам и вывешивали на мороз в полотняных мешочках, залезли в расписные коробки и стали называться самыми презираемыми словами — «Купеческие», «Боярские», «Мещанские»…

«Я пользуюсь только порошком «Камелия», — услышал Василий Петрович из телевизора, — и мое белье всегда такое же белое, как эти цветы…» Василий Петрович думал: что же еще делает этот мир кроме того, что в бешеном темпе зарабатывает деньги, а потом — покупает, покупает, покупает все чистящее, моющее, гладящее, все полезное и вкусно пахнущее, все для гигиены, сытости и здоровья. Да, еще этот мир умеет объясняться в любви… «Ты меня любишь, Хуан-Антонио, Луис-Альберто, Майкл, Джордж, Боб?» Для чего они это говорят? Для того, чтобы очередная домохозяйка залила слезами все кухонное полотенце? Когда мы говорили, что любим свою страну, мы ехали и качали нефть из топкой и сырой сибирской земли.

Сергей заглянул в комнату и объявил рекламным голосом:

— Рыбные палочки «Южное море» приготовлены нами из лучших морепродуктов, откормленных экологически чистым планктоном в самых глубоких впадинах Тихого океана. Они ждут вас горячими и аппетитными на свежих листьях капусты, специально выращенных нами на Антильских островах!

Василий Петрович сидел неподвижно, как-то странно глядя в стену поверх телевизора и приложив руку к орденской планке.

— Принеси мне корвалола, Сережа, сказал он с трудом и немного невнятно.

— Чего?

— Корвалола! — отчаянно выдохнул Василий Петрович, поворачиваясь к Сергею, и вдруг заговорил каким-то непонятным для себя образом, словно после тяжелой травмы у него стала вырываться чужеземная речь вместо родной: — Когда у меня пошаливает сердце, мне помогает только корвалол, приготовленный нашими фармацевтами из самых свежих химикатов.

Василий Петрович ясно ощутил, как после этих слов что-то внутри пошатнулось, точно рушился целый мир. Он не выдержал и закрыл глаза.

Василий Петрович не верил в Бога, но из детства от бабушки знал, что когда человек умирает, над ним должны петь ангелы. Их-то он сейчас и слышал, и крайне удивлялся.

— Участкового надо вызывать, и бутылку ему — пусть получше смерть зарегистрирует. Сережа, ты — за гробом, найди что-нибудь приличное, чтоб не стыдно было нести. И это… гримера надо!

— Может еще и портного?! — это был визгливо-раздраженный светин голос. — Может ему саван пошить модельный?

— Да подкрасить, подкрасить его надо! Будет такой в гробу лежать — народ скажет, что мы ухайдакали!

— Даже не в этом дело, — резонно заметил Сергей, — он ведь к жене ложится, а не к теше — надо выглядеть!

Сестра хихикнула, проникаясь черным юмором:

— Хочешь, я сама его подкрашу? И причесон сооружу?

— Спасибо, — сказал брат, — но я не хочу, чтобы покойник лежал с малиновым ирокезом.

Василий Петрович воспринимал разговор на очень слабую голову, и только тихо ужаснулся: неужели такой дефицит гробов, что хоронят по двое? Да еще и с индейцами… Откуда их только берут малиновых?