Том Роб Смит - Колыма

— Ты его знаешь?

Да, Лев знал его. Это был Лазарь.

Тот же день

На конверте была нарисовано распятие — выполненное чернилами тщательное воспроизведение православного креста. Рисунок был маленьким, не больше его ладони. Кто-то изрядно потрудился над ним: все пропорции были соблюдены, и распятие рисовала твердая рука. Или ему полагалось внушать страх, словно это был вурдалак или демон? Нет, скорее всего, рисунок содержал иронический подтекст, насмешку над его верой. Если так, то автор просчитался — и остался жалким философом-любителем.

Красиков сломал печать и вывалил содержимое на стол. Опять фотографии… Его так и подмывало бросить их в огонь, как предыдущие, но любопытство оказалось сильнее. Надев очки, он, напрягая зрение, принялся всматриваться в новые лица. На первый взгляд, они ничего не говорили ему. Он уже собрался отодвинуть их в сторону, когда одно фото привлекло его внимание. Он впился в него взглядом, пытаясь вспомнить, как же звали этого мужчину с горящими глазами.

Лазарь.

Это были священники, которых он предал.

Он сосчитал их. Тридцать человек — неужели он и впрямь выдал столь многих? Но отнюдь не всех их арестовали, когда он был Патриархом Московским и всея Руси, главой религиозной власти в стране. Доносы на этих людей он сделал еще до того, как был избран на эту должность: он писал их в течение многих лет. Ему исполнилось уже семьдесят пять. Тридцать доносов за целую жизнь — не так уж и много. Его тщательно рассчитанное повиновение государству спасло Церковь от неизмеримого вреда — да, это был нечестивый союз, но эти тридцать священников стали необходимыми жертвами. Плохо, конечно, что он не помнит их имен. Ему следовало бы молиться о них каждую ночь. Но он лишь выбросил их из памяти. Забыть оказалось легче, нежели молить о прощении.

Даже держа в руках фотографии, патриарх не испытывал сожаления. И это была не напускная бравада. Его не мучили ночные кошмары, не терзали угрызения совести. На душе у него было легко. Да, он прочел речь Хрущева, которую подбросили ему те же люди, что присылали фотографии. Он прочел критику убийственного сталинского режима — режима, который он поддерживал, приказывая священникам восхвалять Сталина в своих молитвах. Нет сомнения, диктатор создал свой культ, а он был верным его обожателем. Ну и что? Если речь лидера обещает будущее, полное бесплодных размышлений, так тому и быть — но это будущее уже не принадлежит ему. Нес ли он ответственность за преследование Церкви в первые годы коммунистической эпохи? Нет, конечно. Он всего лишь поступал сообразно обстоятельствам, в которых оказалась его горячо почитаемая Церковь и он сам. Его вынуждали поступать так против воли. Решение выдать кое-кого из своих коллег было неприятным, хотя и не слишком трудным. Они были людьми, отчего-то полагавшими, что могут говорить что угодно и вести себя, как им заблагорассудится, потому что их действиями, дескать, руководит сам Господь. Они были наивными и утомляли его своим стремлением превратиться в мучеников. В этом смысле он лишь дал им то, чего они хотели, — возможность умереть за веру.

Религия, как и все остальное, должна уметь идти на компромиссы. Поместный собор принял мудрое решение, избрав его патриархом. Им нужен был человек, который сможет стать ловким политиком, гибким и прозорливым, и именно поэтому его назначение было поддержано государством, и именно поэтому оно вообще разрешило провести эти выборы, предсказуемо закончившиеся его победой. Нашлись и те, кто утверждал, что его избрание стало нарушением канонических законов: церковным иерархам не подобает искать одобрения у светских властей. Но он считал, что такие рассуждения отдают замшелым догматизмом во времена, когда количество церквей сократилось с более чем двадцати тысяч до одной тысячи. Или им следовало исчезнуть вовсе, гордо держась за свои принципы, как капитан, цепляющийся за мачту своего тонущего корабля? Его назначение должно было повернуть вспять эту тенденцию и позволить им зализать раны и восполнить потери. И он преуспел в этом. По всей стране строились новые храмы. Священников учили, а не расстреливали. Он лишь выполнил то, что от него требовалось, и не больше. Его поступки никогда не были продиктованы злой волей. А Церковь выжила.

Красиков встал. Размышления утомили его. Собрав фотографии, он бросил их в огонь, глядя, как они скручиваются в трубочку, обугливаются и вспыхивают ярким пламенем. Он готов выслушать упреки и понести кару. Управлять такой сложной организацией, как Церковь, выстраивать ее отношения с государством и не нажить при этом врагов было невозможно. Будучи по природе человеком предусмотрительным, он предпринял кое-какие меры предосторожности. Старый и немощный, он оставался патриархом лишь формально и больше не принимал участия в каждодневной деятельности Церкви. Теперь бóльшую часть времени он проводил в детском приюте, который сам же и открыл неподалеку от церкви Зачатия Святой Анны [11] Разумеется, описанный автором приют в ту эпоху существовать не мог — все детские дома были государственными учреждениями, и представители Церкви туда даже не допускались. ( Примеч. ред. ) . Кое-кто утверждал, что создание приюта стало попыткой старика искупить свою вину. Ну и пусть думают, что хотят. Его это не волновало. Ему нравилось то, чем он занимался: более праведного дела и представить себе невозможно. Самая тяжелая работа доставалась более молодым сотрудникам, тогда как сам он осуществлял духовное руководство сотней с чем-то детишек, которых они разместили у себя, отвращая от жизненной стези с пристрастием к чифиру — наркотическому средству, получаемому из чайных листьев, — и направляя их на путь благочестия и набожности. Посвятив всю свою жизнь Богу, что не позволяло ему иметь собственных детей, он счел это своеобразной компенсацией.

Патриарх закрыл дверь в свой кабинет, запер ее и спустился по лестнице в главный зал приюта, где воспитанники принимали пищу и учились. В здании было четыре спальни: две для девочек и еще две для мальчиков. Имелась у них и молельня с распятием, иконами и свечами, в которой он преподавал вопросы веры. Ни один ребенок не мог оставаться в приюте, если не открывал свою душу Господу. Если они противились этому и упорствовали в своем невежестве, их изгоняли из приюта. Недостатка в беспризорниках не было. Согласно секретным данным государственных органов, к которым он имел доступ, по всей стране без крыши над головой и родительской опеки оставалось свыше восьмисот тысяч детей, стекавшихся главным образом в крупные города и живущих на вокзалах и грязных переулках. Одни сбежали из детских домов, другие — из трудовых лагерей и коммун. Многие приехали из сельской местности и сбивались в стаи в городах, словно дикие собаки, роясь на мусорных свалках и воруя. Красиков не страдал излишней сентиментальностью. Он понимал, что эти дети несли в себе потенциальную опасность и что доверять им нельзя. Вот почему он прибег к услугам бывших солдат Советской Армии, наняв их для поддержания порядка. Здание охранялось круглосуточно. Никто не мог ни войти, ни выйти без его разрешения. На входе всех обыскивали. Внутри здания патрулировали охранники, и еще двое стерегли главные ворота. Считалось, что эти люди следят за детьми. На самом же деле бывшие солдаты выполняли и еще одну, тайную роль: они являлись личными телохранителями Красикова.