Валерий Губин - Вечное невозвращение

— И что, тебе понравилась его походка?

— Да. И выражение лица. Что-то как будто коснулось меня. И значительное, и жуткое. Я вряд ли смогу это объяснить. Но мне кажется, что его жизнь скоро очень серьезно пересечется с моей.

— Ты меня пугаешь. — Лена поднялась на цыпочки и поцеловала Круглова в нос. — У тебя нос холодный. Давай сначала пересечемся сами. А Проф уже потом.

— Согласен. Где будем пересекаться?

— На даче. Ты забыл, что сегодня едем ко мне на дачу?

От станции нужно было идти через лес. Если на опушке деревья стояли уже золотые да еще подкрашенные заходящим солнцем, то в глубине леса осень еще и не начиналась, все было зеленым, свежим и сильно пахло грибами.

— Завтра пойдем за опятами, бабушка на днях принесла два ведра.

— А волки здесь водятся?

— Да. Очень большие и страшные.

Круглов жадно впитывал сырой лесной воздух и чувствовал, как оживает в нем радостное ощущение того, что он живет, что он еще молод, полон сил и может многое совершить в этой своей жизни, которая отсюда, из глубины леса, казалась ему бесконечно долгой.

Лена шла впереди, громко пела и время от времени оборачивалась на него, широко улыбаясь.

— Ты о чем задумался?

— О женщинах.

— О каких еще женщинах? — Она круто остановилась.

— Я думал о том, сколько у меня еще в жизни будет женщин.

— Вот подлец! Запомни раз и навсегда: никаких у тебя больше женщин не будет. Все время буду только я.

— Ну хотя бы одну, когда-нибудь в будущем, можно?

— Нет. Не то что одну, а даже половины нельзя. И не вздыхай, вот увидишь, тебе будет вполне достаточно меня.

Разморенный свежим воздухом, Круглов мгновенно провалился в сон, как только коснулся подушки. Проснулся он от шепота в ухо:

— Подвинься сейчас же.

Открыв глаза, он увидел в темноте только смутное очертание Лены, склонившейся над ним.

— А бабушка?

— Тебе что, бабушку привести?

— Она же у тебя все слышит.

— Спит давно. Слышишь, как громко спит.

Она ушла в третьем часу, и Круглов еще час лежал, пытаясь уснуть, потом встал, отодвинул занавеску и ахнул: за окном шел снег, сплошная стена беззвучно падающего снега. За этой стеной видны были только черные деревья, растопырившие в разные стороны голые ветви и походившие на пришельцев, которых застали врасплох.

— Вот и сходили за грибами, — проворчал он, укладываясь в постель.

Утром в окно постучали.

— Соня, вставай, грибы проспишь!

— Какие теперь грибы? Дай поспать!

Но Лена продолжала стучать.

Круглов вскочил, отдернул занавеску: все кусты были зелеными и мокрыми от росы, а «пришельцы» окончательно превратились в деревья с редкими яблоками на ветках.

«Куда же делся снег? Неужели все это приснилось? Да нет, я точно еще не спал».

Круглов вспомнил, что когда заснул, то во сне увидел профессора, который его о чем-то предостерегал. Кажется, говорил, что, если Круглов не примет меры, его жизнь круто переменится к худшему.

«Видимо, он недоволен, что я часто пропускаю занятия. Хотя какое ему до этого дело? На его-то лекции я хожу».

Константин уже час сидел в машине и вспоминал вчерашний разговор с шефом, придумывая, как отвертеться от напасти. Шеф велел вытеснить Анзора с рынка.

— Да у него ларьки за рынком! Он нам не мешает!

— Мне мешает, понял? Делай, что говорят. Тебе рынок для чего дали? Чтобы ты там свое брюхо ублажал?

— Но ведь стрельба начнется!

— Это твои проблемы, как договоришься. А чтобы этого черножопого там не было. Смотри, Костя, на твое место оглоедов много.

Тут зазвонил мобильник. От неожиданности Константин вздрогнул и выругался.

— Ну кто там еще?

— Костя, это я, Антонина.

— Какая еще Антонина?

— Мышь белая.

— О, привет! — обрадовался Константин. — Я и не знал, что ты — Тонька. Как мой номер узнала?

— Ты сам дал той ночью.

— Надо же! Не помню. Как у тебя с Петюней?

— Никак. Я его тогда же утром выгнала и велела больше не появляться. Я с тобой хочу.

— Что хочешь?

— Ну… дружить.

— Дружить! — он захохотал. — Что же, давай дружить. Ты где сейчас?

— Я сзади тебя уже час стою, в будке телефонной.

Константин рванул задним ходом прямо к будке. Она подошла к машине и встала в нерешительности.

— Садись, Антонина, чего ждешь. — Он распахнул дверцу и, когда она села, обнял за плечи, притянул к себе. — Шустрая ты девочка. Петюню, значит, побоку.

— Он еще совсем мальчишка. — Она попыталась освободиться от его руки.

— А со мной тебе не страшно?

— Страшно, — вздохнула она.

— Ну да, я же бандит. Как это ты решилась?

— Может быть, ты…. как Робин Гуд.

— Правильно! — радостно закричал Константин и тронул машину. — Поехали в ресторан, отметим начало нашей дружбы.

— Не надо в ресторан, поедем в парк.

— В парк?

— Ну да. Ты давно был в ресторане?

— По-моему, позавчера.

— А в парке?

— Даже не помню. В школе, наверное, еще учился.

— Вот и поедем.

Они шли все глубже и глубже в парк, который постепенно становился лесом. Тоня непрерывно рассказывала о своем училище, о подругах, об отце, который недавно вернулся из командировки в Чечню.

Костю умиляла эта болтовня — будто птица чирикает. Он особенно и не слушал, что она там говорит, но его многолетняя жесткость и собранность вдруг начали таять, как мартовский снег под солнцем.

— А у тебя кто отец? — спросила Тоня.

— Не знаю. Я всегда жил с отчимом. Очень веселый был мужик. Каждый день приходил пьяный и пел все время одно и то же: «Друзья, люблю я Ленинские горы…». Дались ему эти горы. Все мое детство перекорежил. Мать бил. Она тоже пьяницей стала. Я думал, вырасту, встречу гада — задушу своими руками. Недавно встретил — старый, трясущийся оборванец. Посмотрел и прошел мимо. Скоро сам сдохнет.

— Какой ты жестокий!

— А с чего мне быть другим?

— Может, ты и прав. Но неужели никогда никого не любил?

— Это сколько угодно. У меня любовь каждую неделю, иногда две.

Она замолчала и долго шла замкнувшись.

— Ну ты что, обиделась? У нас ведь с тобой не любовь, а дружба.

Тоня остановилась, повернулась к нему.

— Знаешь, если тебе понадобится моя помощь, ты рассчитывай на меня. Только позови.

— Спасибо тебе, божья душа. — Он почувствовал, что уже вовсю начинает оттаивать, и разозлился. — Только это все слова, Тонька. А в моем мире слова ничего не значат.

— Кроме твоего мира еще и мой существует. Пусть он маленький и жалкий, как я сама. Я ведь догадываюсь, что ты обо мне думаешь? Мышь белая! Но, может быть, эта мышь выведет тебя из твоего лабиринта.

— Какого еще лабиринта?

— В котором ты заблудился и бродишь там — злой, одинокий, отчаянный.

— Нет у меня никакого лабиринта, Тонька. У меня одна прямая дорога. И ведет она или в тюрьму, или на кладбище.