Сергей Саканский - Наблюдатели

Никогда бы не подумала, что так сладка может быть ложь… Ложь волнует, ласкает и гладит. Что-то есть в ней такое острое, словно чили или соленый лимон с текилой. Иногда хочется вкусить чего-нибудь такого, чтобы все твое лицо сморщилось, кожа стянулась к носу, и нос превратился в хобот.

Я хочу быть слонихой, большой и белой, чтобы хоботом громко трубить в тишине, среди слабых и сирых, этих гу…

Из всех праздников я больше всего ненавижу Новый Год.

Праздники вообще ненавистны мне, поскольку лишают возможности работать. Новый Год же отвратителен еще и тем, что подразумевает действия, выполняемые с точностью до секунды – параллельно с миллионами других людей. Меня мутит, когда я, подымая бокал шампанского под бой курантов, думаю о том, что все жители нашего часового пояса, этой гигантской дольки арбуза, делают сейчас то же самое. Вот еще почему мое внутреннее чувство свободы противится любым праздникам вообще: я не люблю выступать как представитель стада, больше всего на свете я люблю быть один – пить и веселиться, когда хочется только мне самому.

Нет, не подходит эта теория, потому что в противном случае, я должен был бы любить день своего рождения, а я и этот день не люблю.

Новогоднюю ночь мы провели, естественно у Меньшиковых…

Из всех искусств я больше всего люблю танцы: единственное безыскусное искусство, как и десятки тысяч лет назад, выражающее лишь воинственность самцов да сексуальность самок. Танец не придуман человеком, а унаследован непосредственно от животных, правда, в виду неуклюжести двигательного аппарата, человеку надо долго учиться, стать какой-нибудь Плисецкой, чтобы исполнить движения столь же безупречно, как тарантул или муравьед.

Музыка, придуманная человеком как аккомпанемент танцу и, несмотря на упорные усилия, так и не нашедшая самостоятельного значения, хоть и вызывает отдаленные аллюзии с искусством животных, все же слишком иррациональна, чтобы задевать самые крепкие струны моей души.

Живопись, возникшая как организационное средство в охоте на зверей, литература, берущая начало в любовных письмах, театр как способ куртуазного общения, кино как удачная, но недолговечная попытка синтеза в искусстве, – все это, словно одежда эпохи фижм, наслоило на первородное искусство невыносимый груз лицемерия, не забывая, однако, подобно корсету и декольте, напомнить все же о том, что одежда не одевает, а, главным образом, раздевает человека: оде…

…того, и надо лишь только появиться на сцене негру, который пердит и трясет яйцами, как становится слишком ясно, для чего мы здесь все собрались.

Я баба не глупая, хоть и баба я. Микров любит баклажаны. Он всегда напоминал мне какой-то странный баклажан, в шляпе и очках, со своим старомодным кожаным портфелем. Ощущение, будто бы он сошел с экрана какой-то…

Ох, трудно мне с вами разговаривать, мадам. Ну, насчет инопланетян я, конечно, загнул, похоже, что загнул…

Мужчина с женщиной никогда не может быть вместе. Чтобы понять женщину, надо женщиной стать. Нам, на самом деле, не те мужчины нравятся, что мужественны, а те, что женственны. Самый приятный мужчина – это тот, кто разбирается в тряпках, в косметике, обратит внимание не на твои формы, а на твою одежду, прическу, макияж. Жан же…

Двадцатилетние люди этого понять не могут, потому что выросли уже в новом мире. Сорокалетние понимать не захотят, потому что они достигли какого-то положения и не верят, что это положение у них отберут. Пятидесятилетние понимают после долгих объяснений. Старше шестидесяти сами могут все объяснить, потому что слом происходил на их собственной жизни.

А слом-то чудовищный. Произошел примерно за последние тридцать лет и вступает в завершающую фазу. Слом равносилен переходу к патриархату, что было более пяти тысяч лет назад.

Один молодой эмигрант как-то заметил, что в России вообще не осталось мужчин. Интуитивное суждение, но отчасти верное. Можно добавить, что мужчин как-то и вообще нигде нет в чистом виде. Частично трансформируются в женщин, частично – в детей. Причем, суть трансформации попробуй – осознай. Это как безумие: человек не может понять, что это с ним уже произошло. Со стороны кому-то видно. Видно, что кто-то уже превратился в ребенка или женщину. Но тоже – спорно, ибо сам-то ты кто?

Вот и попробуй сейчас, пойми. Попробуй убедить взрослого ребенка, что он не прав? Если он-то считает себя настоящим мужчиной. Или женщину, которая думает, что она женщина, когда она уже мужчина. Или – любой из вариантов. Но когда официальный тинэйджер – уже настоящий мужчина-женщина? Когда в тинэйджера превращается президент страны, адвокат, учитель? Генерал? Ученый-философ?

Я формулирую это осторожно, примерно так: За последние десятилетия мир переходит к новому матриархату. То, чего не было несколько тысяч лет. Время, в котором наивысшее значение будут иметь женщина и подросток. И наинизшее – мужчина.

Ну, а на бытовом уровне: безработный мужчина, который не может понять, почему у него ничего не получается. Мужчина, которого бросила жена. Мужчина, который почему-то работает в фирме, где все, кто по чину выше – женщины и тинэйджеры. Женщина, которой почему-то разонравился секс. Или юноша, который считает себя гением, хотя – на самом деле он – один из многих. Или женщина, которая думает, что произвела какую-то там индивидуальную эмансипацию, а на самом деле – она давно превратилась в мужчину. Но самое-то страшное, когда генералы, высокие чиновники превращаются в женщин или детей.

Никто не примет, как любой безумец, своего безумия. И каждый решит, что из мужчины в женщину или подростка превратился среди нас один Микров. И это как бы его личная болезнь, его безумие. А в мире все идет нормально. Остается незыблемым патриархат. Как и тысячу лет назад.

Особенно трудно убедить в этой истине эмигрантов. Ибо они переехали в другой мир. И изменение этого мира они принимают за постепенное познание этого мира. Да и люди вообще думают, что изменение мира – это на самом деле их возраст. И начинают старую песню о том что вот, всегда был конфликт между поколениями, и мы тоже ходили в джинсах, а родители в штанах…. И даже я не отрицаю, что все это мне просто кажется. Что качественный скачок нашего мира – это иллюзия.

Но все-таки. Освенцим – это чудовищный итог мира патриархата. А террористки-смертницы – это первые, ярко заявленные симптомы мира женщин и детей.

…и все это вместе взятое – прерогатива темного, обделенного информацией, преимущественно, женского сознания.