Сергей Саканский - Человек-тело

И вот, моя старая теория, когда-то разработанная в шутку, надолго забытая… Человек-тело. Она настолько, оказывается, важна, что я открываю титульный лист этой тетради, доселе чистый, и записываю на нем крупно эти слова. Именно так:

Пусть будет роман — уже более пяти листов накатал.

Итак, я имею дело с телом, только вот в чем вопрос: я ли управляю им? Что если это тело послано мне кем-то другим, каким-то иным человеком? Ведь может же быть какой-то другой человек в этом безмерном океане одиночества.

И если он существует, этот человек, еще один, такой же, как я, насколько реальна встреча с ним? Может быть, все наше общение и заключается в этом посыле друг другу тел?

Уж не Тюльпанов ли подослал мне мою Вику, это пусть и несовершенное, но юное тело?

Мысль № 10

Кстати, молодая жена моя, проводя свою первую акцию семейной жизни — уборку в качестве новоиспеченной хозяйки, обнаружила глубоко под кроватью его злополучную книгу, провалялась с нею весь вечер, ежеминутно облизывая палец своим остреньким, кроваво блестящим язычком, а на другой день изумила меня: вернулась с традиционного ежедневного шопинга с пакетом, вывалила пакет на стол и — о ужас! — это были семь разнокалиберных книг Тюльпанова, разноцветных, все книги Тюльпанова, которые ей удалось найти в магазинчике на углу ул. Яблочкова и на окрестных ларьках.

— Не шопинг был у тебя сегодня, — сказал я, тускло глядя на эту кучу дерьма и почесывая затылок. — Не шопинг, а жопинг (тогда и появилось это слово в нашем обиходе).

— Уж не ревнует ли меня мой писатель к Тюльпанову? — весело огрызнулась Вика.

— Это равносильно тому, как если бы красавица ревновала своего мужчину к чудовищу.

— А если чудовище лучше трахается?

— Так и красавицу можно научить. Я же ведь тебя научил. И на удивление быстро…

(Эх, крошечка моя. И вправду научилась она: буквально уже через три дня стала испытывать неподдельный оргазм, что меня в свое время слегка озадачило и даже подумалось мимолетно, что все это какая-то огромная, чудовищная ложь: девчонка выполняет некую миссию, вся ее любовь — хорошо срежиссированная игра, в планы которой входит даже хирургическое восстановление невинности, но лишь физиология выдала ее, и не смогла девочка устоять перед мужской плотью, огромным вибрирующим фаллосом…)

Я сказал, чувствуя знакомое покалывание давно забытой писательской ревности:

— Получается, что этот Тюльпанов вроде как хорошо трахается. Да? Совсем мою женку затрахал?

— Да нет, тут другое, — Вика вдруг стала серьезной и вскинула на меня свои светлые глаза. — Я вчера читала этого «писателя», — она явно произнесла слово в кавычках, — и все думала: почему печатают его, а не тебя? И читают, если печатают. Я подумала: есть какой-то секрет успеха. Казалось, я вот-вот его разгадаю. Но только будто бы подошла к самому краю, но тут книга и кончилась.

— Тебе-то зачем секрет успеха? — спросил я.

— Как зачем? Я хочу узнать его, чтобы поведать своему любимому мужчине. А писатель этот Тюльпанов так себе.

Милая моя, наивная, хорошая девочка. Так себе. Тюльпанов — это не так себе, бери больше. Тюльпанов — это вообще никто. Но что-то странное произошло с нашим миром, словно где-то на рубеже девяностых планета влетела в облако дебилизируещего межзвездного газа…

В те дни с семейной жизнью было покончено на неделю. От рассвета до заката Вика поедала по одному Тюльпанову. Прогуливаясь по своему жилищу (пятнадцать шагов без захода в спальню), я время от времени видел мелькание ее влажного пальца и кровавого язычка. Семейной жизнью я назвал посуду, уборку, еду… Все это она делала едва. Трах же наш не вышел из своего беспорядочного, примерно четырехразового суточного цикла.

Моя молодая жена оргазмировала с Тюльпановым в голове, и я ненавидел их обоих.

Мысль № 11

Мягкий русский триллер — потому что он вялый и слабый, полный необязательных слов… Правда, обыграть мягкую обложку не получится, поскольку эти «триллеры» выходят в очень твердых обложках, чтобы издатели могли наварить больше бабла.

Мысль № 12

Виски я пью не потому, что гурман, а попросту — от похмелья. Чем лучше виски, тем слабее бодун.

Мысль № 13

В начале девяностых, когда с литературы были сняты цензурные протезы, я подумал: вот оно, пришло мое время.

Как бы не так. В срочном порядке были изготовлены протезы новые. Задушил бы этого Тюльпанова своими руками. Взял бы его за волосы и тер лицом об асфальт, пока лицо его не стало вполне азиатским.

Зачем, за что? Да потому что: «Ребята! А ведь на его месте должен был быть я…»

Мысль № 14

Застав этот мир на сломе эпох, первую половину жизни я провел при социализме, вторую — в этом ублюдьем дерьме. Самое смешное, что было бы вполне комфортно, если бы жизнь прошла наоборот: стариком — при социализме, юношей — в ублюдьем дерьме.

Мысль № 15

Всё, что происходит со мной, как-то не так — недоделано, несовершенно, будто бы кто-то, где-то высоко над [неразборч.] пишет свой убогий черновик графомана.

Вот, образовалась у этого человека молодая жена. Казалось бы, можно только завидовать ему. Но нет. Девушка молодая, но некрасивая. И уже никакого значения не имеет ее возраст.

[На полях: «Ох нихуя себе. Вот что ты, оказывается, обо мне думал, урод. А ведь ни словом не обмолвился, гнида. Почему же ты тогда меня так желал? Почему так и называл — желанная моя?»]

Так я называю сию главу, ибо жажду завязать, наконец, отныне и навеки. Свадебный запой не в счет, это получилось по инерции, автоматически, вроде как Шура Балаганов залез в кошелек — тогда, в трамвае, в самый счастливый миг своей жалкой жизни. Была, правда, еще одна великая пьянка, но и она имеет объяснение…

Сегодня ночью Вика вдруг сказала:

— Я бы хотела с тобой напиться.

— Да неужели? — притворно удивился я.

— Именно. До потери памяти, до чертиков.

— Странное желание, девушка, ты меня удивляешь.

— Пусть это будет в последний раз, самый последний для тебя.

— Последняя пьянка писателя, — декламативно пошутил я.

— Да, — сказала Вика. — Потому что все это серьезно. Люди на самом деле умирают. И не только бомжи. Бывает, что от какой-то отравленной водки. Вот, недавно недалеко от дома подруги отравился бывший учитель, хороший, безобидный человек.

— Мир праху учителя, — тихо сказал я.

Вика сидела по-турецки, на другом конце кровати, я видел ее полураскрытое лоно.

— Просто я хочу… М-м, — прервалась она носовым стоном, поскольку я ловко ввернул ей туда большой палец левой ноги.

— Я хочу… О, не останавливайся! Я хочу, — продолжала моя молодая жена (бросил бы какой-нибудь бездарь шаблонную фразу в самый неподходящий момент), — узнать тебя изнутри, с этой, самой страшной твоей стороны.