Батист Болье - Тысяча и одна ночь отделения скорой помощи

Они вдвоем отправились на распродажу.

– Они, конечно, слишком теплые, – сообщила подруга, хватая с вешалки брюки, – но ничего, я их возьму, они пригодятся мне зимой.

Фроттис промолчала.

А что сделали бы вы, если бы узнали, какая судьба ждет вашу подругу?

Фроттис молчала. Думаю, ей это далось нелегко.

Около 15 часов,

у меня в голове

Если бы мне пришлось применить сильное средство, я рассказал бы историю мадам Иокасты, женщины, крошившей ладонью кирпичи. Великая воительница и великолепная мать (хотя эти характеристики избыточны: невозможно быть великолепной матерью, не умея держать в руках оружие и не выбив парочку зубов) …

Когда мы познакомились, ей было шестьдесят два года. Очень приятная пациентка с ужасной историей, напоминающей о том, что, да, порой жизнь – злобная сука, и, да, люди умеют лаять почти как собаки.

В ординаторской я, чтобы снять напряжение, рассказал о ней моему тогдашнему коллеге-экстерну:

– Представь себе: она выросла под опекой государства, переходила из семьи в семью, потом муж сделал ей шестерых детей и смылся, старший из ее отпрысков попал в тюрьму: он бил мать. Собственную мать! Она поведала об этом так, словно малыш стащил яблоко. У нее нашли опухоль и полностью удалили матку. Хирург оказался дерьмовый, рассек гипогастрический нерв. Результат – потеря функций сфинктера. Теперь ей до конца придется жестко контролировать себя и ставить клизмы. Вишенка на торте: она долго копила на операцию по коррекции близорукости, заживление проходило плохо, попала инфекция, в результате – нагноение и расплавление тканей глазного яблока. Ее жизнь – это “Без семьи” и “Отверженные” в кратком пересказе.

Потом я выдал глупейшую фразу:

– На ее месте я бы точно знал, что делать!

Из коридора, куда выходила дверь ординаторской, послышался голос:

– Вы бы заботились о своих детях.

Я обернулся. Мадам Иокаста все слышала. Я чуть не умер со стыда. Один ее глаз словно говорил: “Ничего страшного, малыш, моя жизнь на всех производит такое впечатление”, зато в другом глазу ясно читалось: “Черт бы тебя побрал!”

Я попытался вспомнить, который из двух стеклянный, а какой живой, оставшийся ей, чтобы плакать.

Простите, мадам Иокаста.

Простите за все.

15 часов,

внизу

Моя мать всегда говорила: имена очень важны и умение взвешивать слова – тоже.

Мадам Абей поместили в четвертый бокс. Ей шестьдесят восемь лет, в ее машину на полном ходу врезался какой-то лихой ездун. Воротник, фиксирующий шею и голову, шина на запястье, иммобилизационный матрац, плотно облегающий туловище, – мадам Абей лежала недвижимо, как Нефертити в саркофаге.

– Как вы себя чувствуете?

– Не очень…

Нефертити показалась мне растерянной, испуганной, печальной и усталой, да, очень усталой. У нее были выцветшие зеленые глаза.

– Тот, кто с вами это сделал, скрылся?

– Ну да…

Я улыбнулся ей, в ответ – никакой реакции. Ничего, мне нравятся трудные задачки.

– Одно из тех происшествий, которые подкрепляют дурное мнение о роде человеческом, да?

– Правда…

Я выдержал ее взгляд:

– Вы что думаете? Вас будут лечить. Починят то, что сломал этот урод. Но я не имею в виду только кости. Думаете, вы попали в больницу? Ошибаетесь. Это Больница с большой буквы. Здесь все – СУПЕР! После пребывания у нас “Риц” и “Хилтон” покажутся вам грязными и неуютными, как мотель Бейтса в хичкоковском “Психозе”.

Я сразу угадал, что имею дело с киноманкой. Глаза так выцветают, только если человек просмотрел кучу хороших фильмов.

Я повторил:

– Вас будут лечить.

Нефертити улыбнулась, но в тот момент ее жизни считать, что дело выиграно, было пока преждевременно.

Маленьких трудностей не бывает. И я взвешиваю каждое слово.

У Нефертити могли быть переломы, значит, следовало позвать шефа Мегафона, хирурга-ортопеда. Это меня радовало не больше, чем перспектива, вырвав себе соски, броситься вплавь через Нил, не наложив повязку и не заправившись антибиотиками.

Некоторые позорят белый халат. Шеф Мегафон из их числа. Он никогда не говорил нормальным голосом, только орал. Разум изменчив, общение – одно из его проявлений. В том, что касается общения, у Мегафона коэффициент интеллекта был не выше, чем у устрицы.

Иногда я звонил ему как специалисту, чтобы посоветоваться. Когда Мегафон оперировал, посредником служил ассистент: он держал телефонную трубку у помойного ведра, именуемого ротовым отверстием нашего хирурга. Я слышал, как он выкрикивал проклятия в адрес всего отделения скорой помощи, его персонала и так далее. Для него наше отделение было чучелом, на котором он вымещал все свои комплексы.

Поэтому я взял за правило слегка ему хамить. Всякий раз я просил ассистента:

– Не могли бы вы передать кое-что от меня?

– Да, конечно.

– Выразите ему бесконечную благодарность за то, что он так доброжелательно меня выслушал и дал мудрые советы касательно обсуждаемого случая.

– Вы правда хотите, чтобы я ему это передал?

– А то!

– Хорошо… Интерн выражает вам благодарность за то, что вы его доброжелательно выслушали и дали мудрые советы касательно обсуждаемого случая.

Мегафон, верный своей натуре, ревел:

– Кто ЭТОТ ПРИДУРОК?

Придурок – это я. Интерн с львиной гривой, немного хам, немного врун. Хам – с хирургом, возомнившим себя Господом Богом, врун – с пациентами, чтобы лучше их лечить.

15 часов,

бокс 3

В соседнем боксе все громче звучал голос Фроттис. Моя коллега пела…

Я говорил, что она лечила своих пациентов тихо и незаметно. Надо было уточнить: “как правило”…

В третьем боксе плакала женщина – мадам Шен. Она боялась уколов. А ей предстояло сделать один из самых неприятных уколов – пункцию лучевой артерии для газометрии. Медсестра напрасно ее уговаривала, ничего не помогало. Фроттис тоже попыталась, но результат был тот же.

– Не хочу! Не хочу!

Она плакала, медсестра готовила инструменты. Фроттис чувствовала свое бессилие. Мадам Шен рыдала все сильнее.

Фроттис, преданная фанатка Майкла Джексона, повинуясь внезапному порыву, запела:

– Cause this is thriller, thriller night .

И стала танцевать как в клипе.

– Что она делает? – воскликнула мадам Шен, продолжая всхлипывать.

– Танцует, – спокойно ответила медсестра, – а я пока вас уколю.

Фроттис радостно продолжала:

– You know it’s thriller, thriller night.

Медсестра уточнила:

– Танцует и поет.

– А вы?

– Я вас собираюсь уколоть. А она танцует, смотрите на нее.

Фроттис размахивала руками, вопя во все горло:

– You’re fighting for your life inside a killer, thriller tonight .

– Она ненормальная!

– Я танцую! – воскликнула Фроттис.