Батист Болье - Тысяча и одна ночь отделения скорой помощи

– Да, буйнопомешанная! – подтвердила медсестра, осторожно втыкая иголку.

Мадам Шен, не сводя глаз с Фроттис, опасливо заметила:

– Она все танцует.

– И поет, – добавила медсестра, аккуратно набирая кровь.

– А вы?

– Я? Я вас уколола.

– Укололи?

– Ну да! – ответила медсестра.

– Но я почти ничего не почувствовала… Это колдовство!

Фроттис вся в поту рухнула на стул.

– Нет, это Майкл! This is Michael!

Фроттис поет очень плохо. Танцует тоже ужасно. Зато она потрясающе красиво курит и ест. Однажды попыталась заняться спортом. Впрочем, после пробежки никто не встречал ее бурными овациями: она заблудилась и домой вернулась на метро.

Ее любимый цвет – оранжевый, он красивый и подчеркивает цвет ее кожи – кофе с молоком. Мать у нее эфиопка, отец – наполовину поляк, наполовину немец. Атипичная смесь румяной булочки, жгучего перца и колбасы: одной рукой она ласкает, а другой втыкает иглу прямо в артерию. Какое счастье, что у нее нет третьей руки!

Только что один пациент не захотел лечиться у нее из-за ее цвета кожи.

– Ты, наверное, взбеленилась…

Фроттис ответила:

– Чушь! Работы меньше…

Вчера в четвертом боксе пациентка спросила у нее:

– Вы откуда?

– С Севера!

Пациентка криво улыбнулась:

– Нет, вы явно откуда-то издалека, правда? Откуда-то южнее…

Фроттис заявила:

– Я из Эфиопии.

Пациентка, на седьмом небе от восторга, вскричала:

– Я первый раз вижу эфиопку!

Фроттис ехидно осведомилась:

– Небось разочарованы?

Она предупредила меня, что однажды придет на работу, облачившись в бубу. “Я никогда не была в Африке, но если они хотят эфиопку, получат эфиопку”.

Она обожает портрет Джа Растафари, стоящий на кухне у ее матери (он также вытатуирован у нее на щиколотке: “Когда я смотрю на ногу, мне кажется, будто я дома”). Она любит читать и хотела бы иметь больше времени для чтения. Ей нравятся старые, потрепанные, залитые кофе книги. Сборник “Диагностика и лечение наиболее распространенных заболеваний” она обмакнула в горячий шоколад. Страницы пошли пузырями, корешок стал коричневым. “Меня это успокаивает, – призналась она, – кажется, что я прочитала книгу несколько раз”.

Ее расстраивает любой пустяк. На днях мы все вместе обедали в столовой.

– Почему ты так смотришь на Амели?

– Мне не нравятся люди, которые режут спагетти.

Я попытался ее успокоить. Стал говорить с ней о живописи. Чтобы привести в норму ее сердечный ритм, лучше всего перевести разговор на другую тему.

Она обожает импрессионизм.

– Этот стиль, я от него тащусь. Вменяй, мелкий!

Ее любимое выражение – “Вменяй, беби!”

Смысл его никому не понятен.

16 часов,

все там же, внизу

Время летело с дикой скоростью. Оно не имело права так ускоряться.

Я занимался маленькой девочкой, Фроттис – дедушкой.

Зашла Брижит позвать меня к телефону. Интернам крайне редко звонили по городскому телефону, и я немного занервничал… Может, я убил кого-то?

– Привет, старый! Это Сольвейг. – Фу, значит, я никого не убил. – Ты осматривал мою бабушку, мадам Абей. Она попала в ДТП, и пожарные [13]предположили, что у нее перелом шейки бедра. Я очень испугалась.

Сольвейг – лучшая подруга Бланш и – какая неожиданность! – внучка Нефертити. Имя “Сольвейг” по-норвежски означает “ссора в доме”. Вот уж неправда: она всех вечно утешает и мирит. Я ее переименовал в Труд. Почему Труд? Потому что это одна из валькирий Одина. Эта идея мне очень понравилась: сохраняется скандинавское звучание, а поскольку Сольвейг помешана на верховой езде, то я ее представляю себе только в образе вагнеровской героини в шлеме, взнуздывающей боевого коня, с молотом в руке.

Нефертити привезли с рентгена. Спасатели оказались правы: шейка бедра сломана. Я позвонил в хирургию. О счастье! Шефа Мегафона не оказалось на месте. Значит, шейкой бедра Нефертити будет заниматься интерн Пуссен.

– Она слабенькая, – забеспокоилась Труд. – Ей очень больно, и она не переносит морфина. А восстановительный период будет долгим?

Пуссен ее успокоил:

– Больные бабушки – мой профиль.

Девчонки – тоже его профиль: взгляды, смущение, слегка охрипший голос… Я почувствовал, что между ними словно искра пробежала. Следом за склонностью давать людям новые имена неизбежно обнаруживается и другая – женить их.

Она встретила его недели три назад: Пуссен об этом забыл, но валькирия Труд его узнала. В тот день ее мнение о хирургах-ортопедах радикально изменилось, она поняла, что они могут быть очень деликатными (уверяю вас, ставить рядом эти слова – “деликатность” и “ортопед” – полная нелепость!).

У Труд был двойной перелом правой лодыжки. В этой семье такие хрупкие кости!

Гипс – это книга почетных посетителей: наши друзья пишут на нем глупые шуточки, оставляют дурацкие рисунки.

Гипс – повод для бурных изъявлений дружбы. Вы сомневаетесь, кто вам друг, а кто нет? Сломайте ногу.

Когда настал день избавления, гипс валькирии Труд напоминал Розеттский камень в юмористической версии. Пуссен рассмотрел рисунки, прочитал шутки. Гипс он снимал втрое дольше обычного, он пилил его зигзагами, стараясь сохранить каждый элемент наскальной живописи. Шампольон со скальпелем, он сохранил артефакт и письменные свидетельства на нем. Произведения наивного искусства иногда ценны для нас и смотрятся неплохо. В данном случае в них выражались любовь и дружба. Валькирии Труд понадобилось совсем немного, чтобы изменить мнение о врачах: ей вполне хватило деликатности ортопеда.

Ортопеды могут быть наиделикатнейшими людьми в мире. Раз в год, но такое все же случается.

19 часов,

наверху

У меня нашлось немного времени, чтобы забежать на шестой этаж: там разносили еду. Утром, днем и вечером все блюда пахли одинаково.

Я прочел Жар-птице одну историю. Она попросила еще, я повиновался и поведал ей историю Брижит. Сегодня, когда Амели кромсала спагетти под испуганным взглядом Фроттис, Брижит подошла ко мне: “Я узнала о том, что ты делаешь. Это хорошо. У меня тоже есть для тебя история. Найди ей полезное применение”. Так я и поступил…

– Хроника номер тридцать четыре: “БУМ!” Врач, интерн, водитель “скорой” и Брижит отправились по вызову: парень сиганул из окна девятого этажа.

– Мы были собраны до предела! Не знаю, может, что-то такое витало в воздухе, но в тот день, честное слово, мы были собраны как никогда! Водитель не рулил, а пилотировал, мы были словно команда супергероя, мчавшаяся спасать вдов и сирот. Подъехав к зданию, я схватила чемодан с рентгеном (десять кило), набор для реанимации (еще десять кило), и мы влетели в вестибюль. Лифт в доме имелся. “Никакого лифта! – заорал доктор. – Если он сломается, пациенту крышка!” Конечно, как мы не сообразили? Пациент… Сейчас мы его… Черт бы его побрал, мы его вытащим, этого летуна, вернем к жизни, вытянем за веревочку, если понадобится, даже за ленточку стрингов!