Константин Шеметов - Ослик Иисуса Христа

«Словно страус в катынском лесу, – пишет Генри, – Путин спрятал голову в землю и прибыл в Каракас. Допустим, президент Венесуэлы – кенгуру. В аэропорту Каракаса страус и кенгуру едва сдерживали слёзы радости – вот что бросалось в глаза. Четыре тысячи польских офицеров, расстрелянных НКВД в сороковом, чуть ли и сами не плакали.

(„И что они так радуются?“ – спросит Эльвира у Андрея Тарковского. – „Не знаю, – ответит тот. – Тяжёлый, непроглядный туман сошёл на землю“.)

Так вот, попав в этот „непроглядный туман“ у военного аэродрома „Смоленск-Северный“, самолёт Леха Качиньского будто пропал».

Ингрид Ренар не единожды перечитывала данный фрагмент Осликовой работы, полагая, что именно здесь и кроется главная ошибка Генри: он чересчур увлекался допущениями. Из-за этих «допущений» у него собственно и были проблемы с властью, не сомневалась Ингрид. С другой стороны, Генри – учёный, а учёные всегда что-нибудь допускают.

«Но что на самом деле притягивает офицера госбезопасности в Карибский бассейн? – задаётся вопросом Ослик (этот без пяти минут пациент психиатрической клиники), и тут же отвечает. – Торговля оружием, что ж ещё? Добавим к этому разработку нефти, ядерные технологии и автомобили ВАЗ (лучшие автомобили в мире). Мне так и видится этот автомобиль со страусом и кенгуру на переднем сидении. Страус и кенгуру неистово кричат, размахивая триколором и управляя как придётся. Машина несётся на полной скорости, подскакивая на ухабах и оставляя за собой облако чёрной пыли. Помех словно и нет. Да и какие тут к чёрту помехи?

Отсутствие искажений в атмосфере – вот несбыточная мечта астронома. Но ведь страус и кенгуру – не астрономы. Они не глядят в звёздное небо, да и неба над ними нет. „Господь сам себе Бог“, – смеялся мой дедушка и был прав: любая мечта, возникающая у страуса в голове, тут же становится реальностью. Иными словами, автомобиль ВАЗ мог обогнать кого хочешь».

К концу рассказа лидеры России и Венесуэлы объездили полстраны. Они много чего повидали. Их радушно встречали местные жители и на радостях предлагали последнее: кто еду, кто одежду, да мало ли что? Ничего не жалко, только бы взглянуть на русский автомобиль. Тот наконец остановился, и теперь ВАЗ можно было осмотреть со всех сторон и в деталях.

– Ёб твою мать, вот это машина! – вскричал Уго Чавес, дрожа всем телом и крепко стискивая своими лапищами древко русского флага.

– Машина что надо, – ответил Путин.

Сзади сидели Фидель Кастро в пижаме, Иосиф Сталин и лик Господа нашего – Иисус Христос. Друзья и знать не ведали о печали. Лишь ангелы (из катынского леса) всё кружили вокруг ни с чем – незаметные и неслышные.

Впечатляющая сцена. Персонажи из русского автомобиля и ангелы над ними прочно поселились в сознании Ингрид. И всё же она воспринимала эту историю скорей как шутку. Довольно злую, зато точно отражающую позицию автора. Как вообще могло такое случиться, что Ослика упрятали в дурдом лишь за слова? Слова, по её убеждению, не могут быть поводом для наказания. Вы можете соглашаться с ними или не соглашаться, но дурдом – это уж слишком. С другой стороны, психбольница – не тюрьма, так что поди докажи – наказание это или нет. Любой кастро ответит «нет», а любой качиньский «да». Может, в этом противоречии как раз и заключается сущность современного искусства?

Может и так. Во всяком случае, надо бы побольше расспросить Ослика о его рукописи. Шутка ли сказать – полжизни человек пишет, а никакой популярности как не было, так и нет. Но что он сам об этом думает, и думает ли? Секрет популярности, насколько она знала, кроется отнюдь не в смешении жанров и не в уникальном стиле. Здесь явно что-то другое.

«Великие мастера прошлого, – нашла она как-то у Мишеля Уэльбека в „Карте и территории“, – признавались таковыми, если предлагали своё собственное ви́дение мира, последовательное и новаторское одновременно». И дальше: «Художников ценили ещё выше, если их ви́дение мира казалось исчерпывающим и создавалось впечатление, что оно приложимо ко всем без исключения предметам и ситуациям, реально существующим и воображаемым».

Хотя и тут всё не просто, подозревала Ингрид.

Быть современным и занудным, к примеру, – ужас какой! Лучше уж бамбуковый плот – Ренар вернулась к предстоящей выставке и мысленно улыбнулась. Взять того же Эмиля Сиорана. «Что ещё может нормально восприниматься, так это моралист и человек настроения», – писал он в своём дневнике, разочарованный Шопенгауэром.

В 21:30, закончив с документами, Ингрид выключила компьютер и выглянула в окно. Выставка обещала быть скучной. Лондон светился огнями. Предстоящее свидание с Осликом тревожило её, и чем дальше, тем больше. Она закрыла офис, сдала ключи. Может, сбежать? Позвонить Генри, сочинить предлог, отменить встречу и дело с концом? Ренар вышла на улицу и поднялась на мост. Интересно, он спас Собаку Софи? И если Таня Лунгу – собака, то кто в таком случае она сама? Эльвира, Наташа, Ослик – насколько значима роль этих русских в жизни Ренар?

С «Миллениума» открывался прекрасный вид. Приключение так и напрашивалось. Ясно, что Ингрид боялась за себя. Её волнение нарастало. К тому же нет Энди – никто не поможет ей. С перепугу она замедлила шаг. И зачем ей эти заботы? Короче говоря, Ингрид всерьёз опасалась за свою жизнь.

Опасалась, а зря. Лишь только завидев Генри в условленном месте, она тут же успокоилась.

– Дура несчастная, – выругалась Ренар и побежала навстречу Ослику.

Кое-что прояснялось. Генри Ослик оказался тем самым завсегдатаем Tate Modern, не пропускавшим ни одной выставки и регулярно посещавшим её лекторий. Правда, в последнее время как-то всё реже, но всё равно. Добродушный, сразу видно, начитанный и безумно застенчивый молодой человек, а теперь и вполне взрослый мужчина с детскими чертами лица и неизменной улыбкой. Все эти годы он был что талисман (талисман галереи Tate), если не сказать больше – её экспонат.

Время от времени Ослик обращался к Ингрид с вопросами. В основном о живописи, но, бывало, и отстранённо – как дела и всё такое. Он очаровывал своей воспитанностью и тем, как просто, но с достоинством держался. Ослик был не похож на здешних обывателей, не говоря уже о туристах (в особенности азиатов и приезжих из Восточного блока), и про себя она называла его «Alien» (пришелец, инопланетянин). Ингрид часто вспоминала о нём и в какой-то момент даже увлеклась им. Пусть и ненадолго, но всё же.

Это случилось примерно лет десять тому назад. Она читала лекцию, кажется, о чешском андеграунде. В аудитории собрались преимущественно придурки из местных колледжей (красота всё пыталась спасти мир), а «пришелец» сидел у окна, помалкивал и не сводил с неё глаз.