Андре Бринк - Мгновенье на ветру

Люди моего племени…

Элизабет снова встает, ей делается невыносимо душно, скорей на крыльцо. Адама все еще нет. Солнце село, птицы сонно перекликаются, устраиваясь на ночлег. Мир стал огромным, раздвинулся вширь и вглубь.

Он больше никогда не вернется.

Что ж, может быть, так и лучше. Почему я должна без сопротивления идти к тебе в неволю? Это унизительно. Ведь я порвала свои путы, я освободилась от всего, что меня сковывало, от Капстада и от Эрика Алексиса Ларсона, от людей моего племени, от моего ребенка, освободилась от прошлого и от будущего. Я не имею права снова себя закабалять — ведь именно кабала меня и ждет. Ты думала, бывает иначе? Думала, человеку дано встретить другого и никогда уже с ним не расстаться? Ты забыла: мы всего лишь люди, и никуда нам не деться от нашего страха, душевного убожества, вероломства. Вот и ты покинул меня, видишь?

Надо вернуться в дом, но она не может. Подступающий сумрак гнетет, тяжкие запахи людей, когда-то живших в доме, вызывают у нее тошноту. Она в отчаянии поднимает взгляд.

И видит вдалеке его, он идет между деревьями с тушей антилопы за плечами.

Ей хочется зарыдать, но она смеется и, подхватив чуть не до колен юбки, бросается ему навстречу.

— Адам! — кричит она. — Адам, Адам!

— Что такое? — спрашивает он, когда она запыхавшись подбегает к нему.

— Я так переволновалась, — говорит она, тяжело дыша; теперь ей уже стыдно своих страхов.

— Что-нибудь случилось?

Она качает головой, и косы падают ей на плечи.

— Нет, я просто… тебя так долго не было… я думала…

— Боялись, что я не вернусь? Думали, что же теперь будет с вами? — Она слышит в его голосе суровый укор.

— Нет, нет, — говорит она, — о себе я совсем не думала. Я боялась… — Ее голос пресекается. Она не смеет произнести слова признания, но их уже не удержать. — Боялась за тебя. Вдруг с тобой что-то случилось? Вдруг ты упал, разбился?

— Да нет, я цел и невредим. — Он снова трогается в путь и шагает рядом с ней. Почти стемнело. Вот наконец и двор фермы. У крыльца он сбрасывает антилопу на землю. Плечи его в крови.

— Далеко мне пришлось за ней ходить.

— Ты вернулся, это главное.

Он опускается на корточки, достает из-за пояса нож и начинает свежевать тушу.

Элизабет несколько минут наблюдает, потом уходит в дом и приносит в котле, который он починил, теплую воду.

— Хочешь помыться? — предлагает она.

— Какой сегодня был долгий день, — неожиданно говорит он.

— Я думала, он никогда не кончится. Ты, наверно, ужасно устал.

— Ничего. — Он поднимается и, стоя перед ней, в упор глядит ей в глаза. Она по-прежнему держит в руках котел с водой. — Это все от мыслей, я много сегодня передумал, — говорит он.

— О чем же ты думал?

— Когда я утром уходил, я решил не возвращаться. Я хотел уйти совсем.

— Знаю. — Она старается прочесть в темноте выражение его лица. — Почему же ты все-таки вернулся?

— Это вы меня вернули.

— Нет, больше здесь нельзя оставаться, — со страстным убеждением произносит она. — Завтра утром мы идем дальше, к морю. Здесь нам не будет добра.

— Ну что ж, если вы действительно решились.

— Решилась, — говорит она тихо и твердо. — Я тоже целый день думала.

Она ставит котел на землю. Какой-то миг еще колеблется. Он ждет. Она срывает кружевной волан с рукава своего единственного платья, мочит кружево в теплой воде и принимается мыть его испачканные кровью плечи. Он стоит неподвижно, покорившись движениям ее рук.

Все вокруг затихло, даже птицы угомонились на своих деревьях. Темно, только в доме красновато светится слабый дотлевающий огонь в очаге.

Она кончила его мыть и, бросив комок кружева в воду, тихо поднимает к нему глаза.

— Сними свое платье, — произносит он.

Она глубоко, с облегчением вздыхает, в ней больше нет страха, в душе удивительная ясность — она не покорилась, нет, она просто приняла свою судьбу.

— Адам… — шепчет она.

Ей хочется спросить: «Кто ты?»

Но в ночь надо вступать смело и не задавать никаких вопросов. Не нужно думать о том, что тебя ждет, нужно верить.

— Приди ко мне обнаженной, — раздается в темноте его голос.

Мир без конца и без начала. За вересковыми пустошами холмистого вельда, за густыми зарослями эрики и протеи начинается девственный лес: покрытые плющом и длинным седым мохом, перевитые лианами буки и бамбук, африканский орех, капский каштан, подокарпусы, могучие древние атласные деревья, которые живут уже не одно тысячелетие. Широкий вельд прорезан множеством оврагов, по дну их текут речки с большими тихими заводями и пенными порогами, овраги такие глубокие и узкие и склоны их покрыты такой густой растительностью, что солнце никогда не пробивается вглубь.

Овраги идут до самого моря, где материк резко обрывается. Можно выйти к морю и поверху, и тогда вы неожиданно окажетесь на краю обрыва и увидите под собой темно-красные стены в узорах желтых и зеленых лишайников, причудливо иссеченные ветрами и дождем, с темными зевами пещер, а еще ниже — первозданный хаос валунов и торчащих из земли корней, узкую полоску пляжа, мелкую гальку, песок.

Вы слышите могучий рев волн, разбивающихся о скалы, плеск и журчанье воды меж камней и в подземных гротах, слышите лай бабуинов на вершине обрыва среди деревьев, грозный клич морского орла, крики чаек.

Вы видите море в его изначальной простоте, волна бежит за волной, оно то поднимается в приливе, то опадает, как ровно дышащая грудь. Плавно клонятся под ветром макушки деревьев. По мокрому песку к воде зигзагами бегут испуганные крабы, по камням скачут зайцы, в небе парят несомые ветром чайки.

Они идут по белому пляжу возле своей пещеры, у самой кромки воды, там, где лопается с шипеньем пена, оба обнаженные. Давно ненужное ей, лежит в их пещере свернутое в узел зеленое платье. Тело ее в щедрых лучах предосеннего солнца кажется совсем коричневым, и все-таки она светлее, чем он; ее каштановые волосы распущены по плечам, на маленькой бронзовой груди темнеют плоские нежные соски. Она вдруг вбегает в мелкую воду и брызжет на Адама, он кидается к ней, она ускользает. Он устремляется за ней в погоню. Она бежит прочь, ее длинные ноги так и мелькают, но наконец он все-таки ее догнал, схватил за талию и повернул к себе, они падают в песок, барахтаются, смеясь, стараются вырваться, катаются, пока их не накрыла небольшая волна, тогда они испуганно вскакивают и смеются до слез — дети.

— Пить хочется, — говорит она, еще не отдышавшись от борьбы, и откидывает с глаз мокрые соленые волосы.

— Пойдем к заводи, хочешь?

Заводь лежит за грядой скал, отгораживающих маленькую бухту от моря, вверх по реке, за широким бурным устьем. Вокруг заводи валуны, заросли папоротников, саговника, мох; если притаиться, можно увидеть, как в зелени мелькнет красно-зеленый попугай.