Андре Бринк - Мгновенье на ветру

Мне кажется, мы живем здесь всю жизнь, от ветра нас защищает пещера, расположенная высоко над морем, стены внутри нее черные, закопченные — не вчерашним костром, а кострами, которые жгли здесь много веков назад, может быть, даже много тысячелетий. Кое-где из-под слоя копоти проглядывает краска — буро-коричневая, желтая, серо-белая, красная. И если приглядеться, то при свете горящей лучины можно различить забавных человечков с луками и стрелами, бизонов, страусов, слонов с поднятым хоботом, бегущих оленей. Это наш дом. Отсюда мы отправляемся в путешествие по влажным мшистым тропам, по мелкой гальке, не оставляя следов: мы идем в глубь невозможного. Если бы так было всегда…

Выйти на рассвете из пещеры, встать на широком краю утеса и, глядя на раскинувшийся вокруг мир — просторный и бледный, в звонком щебете просыпающихся птиц, в хриплых криках первых чаек, с дымкой над морем, но ясный, прозрачный, — и вдруг с изумлением понять: вот она, я, вот он, мир. И потом, наблюдая за медленным движением волн, почувствовать, как и сама я двигаюсь в этом мире, в этом пространстве, но мы не касаемся друг друга, каждый остается собой.

— Идем. — Он берет ее за руку.

Дрожа от ранней утренней свежести, они бегут по крутому склону, чтобы согреться. Внизу оглядываются: скалы горят в первых лучах солнца, будто светятся изнутри. Он ведет ее через валуны, возле которых кончается их пляж, потом вверх по ущелью, приведшему их когда-то сюда, к морю. В руках у него пистолет с длинным дулом и богатой резной рукояткой и мешочек с порохом, она несет силки, которые помогала ему мастерить, сидя с ним вечерами у костра. С тех пор, как утонуло их ружье, они почти не ели мяса, вот и пришлось сделать силки. А к зиме им понадобятся и шкуры.

Он очень долго трудился над ассагаем [15] Ассагай — копье. . Из куска кварца, который они нашли у себя в пещере, он вырезал наконечник, искусно и терпеливо откалывая от него по мельчайшей крупинке, заточил до остроты бритвы, привязал к легкому прямому древку влажными жилами и оставил на несколько дней сохнуть. Теперь они прорубают себе ассагаем путь среди сплошной стены зарослей, отделяющей их от леса. Она идет следом за ним, продираясь сквозь чащу бамбука, который сразу же плотно смыкается у них за спиной, слегка вскрикивает, когда вырвавшийся из рук жесткий молодой побег хлещет ее по плечам или по лицу, оставляя на коже красный рубец. Низкий колючий кустарник царапает ноги. Только ступням хорошо, их защищают грубые бесформенные башмаки, которые Адам сшил ей и себе из звериных шкур. Время от времени он останавливается, рвет ягоды и плоды и проверяет, хорошо ли она запомнила, какие из них съедобны, какие ядовиты, какие просто горькие.

Последняя преграда — заросли финбо, они их легко одолевают и вдруг оказываются словно в другом мире — в лесу. Здесь нет солнца, нет густого подлеска, высятся могучие неохватные стволы вековых деревьев, под ногами толстый слой листьев, гниющей коры и веток, папоротники, мох. Тишина полная, неправдоподобная. Когда они останавливаются и замирает шелест шагов, тишина кажется еще более торжественной, стройной, в ней тонет и гаснет пенье птиц, возня обезьян на деревьях, тонкий свист самочки-антилопы, треск веток под ногами газели, мелькнувшей мимо них пятнистым рыжим телом и белым хвостиком.

Элизабет поражает, до чего здесь светло. Ведь солнце не пробивается сквозь кроны, казалось бы, внизу должен стоять полумрак, а вместо него такая ясность, прозрачность, точно от листвы исходит сияние, точно деревья и земля сотворены из света.

Адам чутьем находит одну из бесчисленных оленьих троп, вдоль и поперек пересекающих лес, и тропа выводит их к заросшему папоротником ручью среди кленов. Здесь он расставляет ярдах в ста друг от друга шесть или семь силков, которые они принесли с собой, и маскирует их листьями и кусками коры.

— Лес такой большой, почему ты решил, что антилопы придут именно сюда? — недоверчиво спрашивает она.

— А ты посмотри, сколько следов. Они сюда приходят на водопой, это же ясно, — говорит он. — Вот завтра вернемся, и увидишь.

— Как, мы уже уходим? — спрашивает она разочарованно.

— А что нам тут делать?

Рядом раздается крик попугая. Всюду яркие пятна грибов — красные, белые, желтые, на тонких стебельках спускаются со стволов деревьев орхидеи. Земля источает нежный сладковатый запах гнили, сырости, тления. Летают большие пестрые бабочки, садятся на цветы. В листве что-то шуршит. Тишина говорит с ними бесчисленным множеством своих голосов.

— Какой покой, — говорит она. — Я хочу побыть здесь еще немного. Давай пройдем дальше?

И он ведет ее дальше По вьющейся тропинке, среди зеленого свечения леса. Она уже не замечает времени.

Один раз он останавливается и, сжав ей руку, шепчет:

— Слоны…

— Откуда ты знаешь?

И он терпеливо ей объясняет, показывает: вот к толстому бурому стволу прилипли листья, из сломанного корня сочится сок, валяется сорванная ветка, вот мокрые, изжеванные листья, примятый папоротник, свежий помет. Потом предостерегающе подносит к губам палец.

— Они совсем рядом. Наступай прямо в следы. — И он показывает ей следы, которых она даже не заметила: большие круглые вмятины в земле, если в них ступать, под ногой не треснет сучок, не зашуршат опавшие листья.

Она все еще сомневается. Но вдруг он хватает ее за руку.

Она замирает на месте, глядит вперед, но, ничего не увидев, качает головой.

С громким треском ломается ветка — будто рядом выстрелили из винтовки. Это так неожиданно, что она едва удерживает крик. Слон вскидывает хобот, и перед ней мгновенно вырисовывается гигантская серая туша, которая стоит неподвижно среди деревьев.

— Он один?

— Нет. Вон еще, смотри.

Шевельнулось ухо, на фоне зелени белеет длинный острый бивень. Теперь и Элизабет видит рядом со слонихой слона. Потом третьего, четвертого и наконец все пасущееся среди деревьев стадо.

Он длинным кружным путем ведет ее мимо животных дальше, в глубь леса. Она говорит, что устала, и тогда он находит озерцо с красновато-бурой водой в зарослях папоротников, где можно освежиться и поплавать. Он приносит плоды, которых она никогда не пробовала, и, наевшись, они ложатся отдохнуть и сразу засыпают.

Когда он наконец ее разбудил, она сразу замечает, что освещение в лесу переменилось. Видно, пока они спали, в мире что-то произошло. Зелень листвы стала мрачной, ядовитой, сияние исчезло, стволы огромных деревьев погасли и зловещими немыми громадами надвигаются на них из сумерек. Она несколько раз оглядывается в страхе, но никого не видать, то, что ее тревожит, ускользает, таится.

Она уже потеряла надежду, что они когда-нибудь выберутся из этого темного лабиринта, как вдруг к великому ее изумлению перед ними оказывается ручей, возле которого они были утром. В один из силков попалась газель, она висит в нелепой позе, зацепившись шеей и задней ногой, трудно себе представить, почему петля так странно ее зажала, и она уже давно мертва, черно-лиловый язык вывалился изо рта, глаза выпучены.