Андре Бринк - Мгновенье на ветру

— Я хочу подняться здесь.

Это, конечно, не довод, но звучит весомо. Она почти с радостью ощущает, что после долгой покорности в ней вновь ожило не открытое сопротивление, нет, но прежнее ее упрямство. Ты так хорошо знаешь это побережье, куда бы мы ни отправились, ты всегда идешь впереди и показываешь мне путь, ты учишь меня всему, что знаешь сам, но нельзя же совсем поработить меня. У меня тоже есть воля. Разве ты отказываешь мне в праве ее иметь? Я должна помериться с тобой силами. Я требую, чтобы мы поднялись здесь.

— Идем, — приказывает он.

— Нет. — И она карабкается на нижние глыбы обломков.

— Элизабет, вернись!

Но она с ликующей решимостью лезет дальше, легко перепрыгивая с камня на камень. Вот она уже высоко, вот вскочила на огромный валун, нависший над обрывом, и, встав на краю, глядит на Адама, в первых лучах солнца ее светлое тело кажется красноватым на фоне серых скал. Опьяненная своим правом на наготу, все еще остро ее ощущая, она с вызовом глядит на Адама сверху вниз, ей нравится дразнить его, нравится своевольничать и не подчиняться.

Он лезет за ней, медленно и осторожно, к тому же в руках у него пистолет.

— Вернись! — кричит он.

— Ни за что! Поднимайся ко мне! Что может быть легче?

И она лезет выше, невольно вскрикивая, когда ступня соскальзывает в трещину и острый выступ царапает колено. Но ее уже не удержать. Она уверена, что он тоже поднимется следом, и когда она останавливается на минуту посмотреть и видит его далеко внизу, лицо ее разочарованно вытягивается.

— Адам! — зовет она.

Он машет ей рукой — вернись!

Она перепрыгивает на следующий валун. Спешить ей некуда, все равно придется ждать Адама наверху. Она настояла на своем, и теперь ей ясно, что каприз ее был в общем-то смешон, но не возвращаться же с полдороги.

Теперь Элизабет совсем забыла об осторожности и скачет по камням, как коза. Вот она поскользнулась и, чтобы не упасть, схватилась за выступ, но от резкого движения из-под ног посыпались мелкие камни. Сначала кажется, что это пустяк, но вот камни стронули с места валун, валун летит вниз, прыгая по камням и разбрызгивая фонтаны осколков. И вдруг под нею прокатывается гул, стена утеса медленно содрогается до самого основания и прямо у нее на глазах, широко раскрытых от ужаса, все это нагромождение глыб и обломков ползет и оседает по склону. Она прижалась к выступу самого утеса, ей ничто не угрожает, но внизу все рушится, ползет, грохочет в нескончаемой лавине.

— Адам! — обезумев, кричит она. — Беги!

Но видит лишь красное облако пыли, потом лавина низвергается в море, и к небу дождем взлетают брызги и пена.

Он погиб. Она знает это твердо. Погиб страшно, нелепо, бессмысленно, из-за ее дикого упрямства, вздорного желания непременно настоять на своем. Что за бес не дает ей покоя? «Видно, вы жаждете свершения апокалипсических пророчеств», — сказал Ларсон ей в тот далекий день в Капстаде. Что вынудило ее пойти наперекор родителям и стать женой человека, которого она почти не знала, который был для нее загадкой, что вынудило отправиться с ним в путешествие по пустыне? Какая злая сила заставила ее погнать вола в разлившуюся реку? И долго ли она будет поддаваться этому мороку? Сколько еще жизней погубит?

Сжав кулаки, закусив до крови губы, она в оцепенении глядит вниз. Пыль понемногу улеглась. Точно сомнамбула, начинает она спускаться с камня на камень, она знает, что сейчас это еще опаснее, чем раньше, но ей все равно, ей даже хочется, чтобы снова начался обвал и ее погребло под камнями. Ничего не видя, едва держась на ногах, вся избитая, исцарапанная, добирается она наконец до подножья красного утеса.

Он сидит далеко от сползшей лавины и пытается выправить согнувшееся дуло пистолета, лицо у него серое, застывшее, он лишь мельком взглядывает в ее сторону.

Ноги под ней подламываются. Она садится на землю и плачет.

Он сердито швыряет прочь бесполезный теперь пистолет и глядит на нее. Потом подходит, кладет ей руки на плечи, крепко прижимает к себе и ждет, пока стихнут ее рыдания, пока он успокоится сам.

— Ничего, — наконец выдавливает он, и голос у него слегка дрожит, — обошлось. А были на волосок…

— Ты жив, — шепчет она.

— Жив. Я сразу увидел. И спрятался за выступ утеса. Только вон колени ободрал. — Он показывает ей свои окровавленные ноги. — Ну да ладно, это пустяки. А вот пистолету пришлось худо.

— Адам, я… — она в волнении умолкает.

— Не испытывай больше судьбу, — говорит он. — В другой раз может и не обойтись.

Как бы далеко мы ни ушли во время наших прогулок под никогда не стихающим ветром, мы неизменно возвращаемся в нашу пещеру, и она отделяет нас от остального мира, как полог. Здесь, в этом замкнутом пространстве, мы познаем, исследуем, мы постигаем друг друга, здесь я порой перестаю понимать, что со мной происходит, и даже не пытаюсь задавать вопросы — неизъяснимые мгновенья, когда я просто ощущаю, что живу на свете, что оба мы живы, и этого ощущения мне довольно, иной раз оно даже сверх моих сил. А потом я живу воспоминаньями и надеждой — и то, и другое опасно. Я знаю тебя только таким, какой ты здесь. Если мы отсюда уйдем, я могу потерять свое знание. Ты видишь — я боюсь. И к тому же ночи становятся все холоднее…

Он сидит у входа в пещеру, вытянув ноги и прислонившись спиной к скале, и тихо курит свою тростниковую трубочку, в ней смесь дикого табака и трав. С интересом, даже слегка забавляясь, он смотрит, как она разделывает тушу антилопы, от усердия нахмурившись и даже высунув кончик языка. Ее руки по локоть в крови, но ей наконец-то удается целиком отделить от кости большую надсеченную в нескольких местах мышцу, почти не повредив синеватой пленки, и она с удовлетворением вздыхает.

— Ну как? — с гордостью спрашивает она, подходя к нему и опускаясь на колени, чтобы он как следует оценил ее труды.

— Отлично, — говорит он, беря в руки кусок мяса и поворачивая его во все стороны. — Только в следующий раз аккуратнее надрезай по хребту, вот здесь, где к кости подходит сухожилие.

— Постараюсь.

— Молодец, осваиваешь науку. — Он пристально глядит на нее и вдруг в неожиданном порыве берет ее за руки.

— Что ты, они у меня такие грязные.

Он целует ее.

— Ну и пусть. Что на свете здоровее крови? — Он разжимает ладони и глядит — на них кровь. Торжественно, почти без улыбки, кладет руки на ее обнаженные плечи. Она слегка вздрагивает, но продолжает храбро глядеть ему в глаза. Он медленно проводит руками по ее груди, и на светлой коже остаются кровавые полосы. Она закусывает губы, однако не противится. Он чувствует, как под его ладонями твердеют ее соски.

— Что ты делаешь? Зачем?

— Не знаю. Просто так.

Она пытливо всматривается ему в лицо, пытаясь понять его и все-таки не понимая.