Илья Бояшов - Безумец и его сыновья

Эликсир не безопасен, но поколения сменяют поколения, чтобы испить эту горькую чашу. Таящаяся в субстанции опасность как раз и свидетельствует о сакральности источника. Не сам ли Иисус говорил, обращаясь к матери сыновей Зеведеевых: «Можете ли пить из той чаши, из которой я пью, и креститься тем крещением, которым я крещусь?» А коли не можете, то и не просите. Вообще говоря, содержимое фляжки не просто загадочно — речь идет об одной из важнейших тайн человеческой природы и российской истории. И надо признать, что писатель Бояшов подошел к тайне с должной мерой пристального внимания, отказавшись и от поверхностных проповедей и от столь же поверхностной иронии.

Одухотворение субстанцией фляжки не несет в себе ничего созидательного, но в то же время дает, как сказал бы Гельдерлин, «нечто спасительное». Не числится ли среди свойств этой жидкости и свойство спасать от бесконечно повторяющихся монголо-татарских нашествий?

Безумец развращает работников мира сего, но он же оказывается единственным, кто способен пригреть сирых и убогих — голодных детей, цыган, нищенок, собак. Помогает, чем и как может, пока старушки и Книжник ждут (всю жизнь) другого помощника… Здесь можно сказать лишь одно: пути заступников России столь же неисповедимы, как и пути Господни.

«Повесть о плуте и монахе» представляет собой вариацию излюбленной автором темы. Владимиры сменяются Алексеями, действие утрачивает привилегированный географический центр: монах и плут пребывают в непрерывном странствии. Пути их время от времени пересекаются в физическом измерении, но один стремится попасть в Святую Русь, а другой в страну Веселию. Оба проекта терпят полный крах: сколько ни ходи, вокруг все та же окаянная Россия.

При всем былинно-сказочном антураже повести Бояшова напрочь лишены однозначной морали. Алексей-монах, истинный избранник Божий, не находит святости в монастырях и храмах, но и его плутоватый тезка, великий скоморох, точно так же нигде не находит признания своему дарованию. И утешающий и увеселяющий равно изгоняемы отовсюду, да и третьему Алексею, царевичу, меньше страданий выпало лишь потому, что выпало меньше жизни. В сущности, ни один из героев не смог бы найти никаких посюсторонних оправданий для прожитой жизни. Ни добродетель, ни смирение, ни зло здесь не вознаграждаются. Единственная форма оправдания соответствует словам поэта:

Оправданием служит сама сложенная песнь, повесть временных лет или былина непреходящих времен. Коли не выстрадал вдоволь, то и не будет о тебе никакой былины, а уж рассчитывать на что-то большее, прижизненно осязаемое и вовсе смешно — нечего тогда было рождаться на Святой Руси…

Хочется отдать должное проницательности Ильи Бояшова.

Александр Секацкий

Осенью злосчастного 1943 года по затерявшейся в болотах северной русской земли «одноколейке» шел поезд с эвакуированными детьми. На него налетел немецкий самолет, бомбы снесли рельсы и вздыбили паровоз. Пламя принялось греть холодное осеннее небо. А одинокий воздушный зверь развернулся и еще раз на бреющем пролетел вдоль загоревшегося состава, и поставил крест своей хищной тени на вагонах. Дети, белея рубашками, как горох, посыпались из «теплушек». Взрослые, которые ехали с ними, были убиты взрывами. Дети, оставшись без провожатых, заплакали и заметались по насыпи.

При виде посыпавшихся и разбегавшихся ребятишек даже у фашиста пропало желание жечь и громить — он не стал их расстреливать и исчез в облаках. И повсюду в прежде молчавших болотах теперь зазвенели детские голоса, и по мху, — по болотной жиже во все стороны потянулись следы.

Из всего эшелона осталась в живых лишь одна немая девочка; отбившись от остальных, она заблудилась, ушла в сторону и каким-то чудом наткнулась на одинокую землянку, в которой жила старуха-знахарка. Старуха приняла и отогрела ее. А остальные были обречены! До холодов они еще бродили по этой разоренной земле, глодали кору, пили из луж и спали в бомбовых воронках, прижавшись друг к другу и пытаясь хоть как-то согреться. Но вот пришли заморозки и следом за ними — верная смерть, ведь детишкам некуда было деваться, а они были очень маленькими.

На одном из холмов той земли раньше стояла деревня. Все ее избы сгорели. Оставшиеся в живых женщины возле пепелищ вырыли себе жалкие землянки и ютились в них со своими чахлыми ребятишками.

Некоторые дети из того, сгоревшего эшелона добрались до холма, стучались в землянки, умоляя дать им хоть какой-нибудь еды. Но женщины не могли впустить пришлых в своя тесные убогие норы и ничего из еды не могли им дать, им было не до пришельцев. Они тщетно пытались спасти своих детишек, но те умирали один за другим.

Однажды утром одна из обитательниц жалких землянок, Валентина, ссохшаяся, оглохшая и ослепшая от грохота и жара войны, увидела, что ее трехгодовалые сыновья мертвы. Близнецы умерли в одну ночь и лежали, обнявшись, словно не желали и после смерти расставаться друг с другом. Валентина взяла холстину и завернула в нее своих деток. Никто из соседок не выглянул из своих землянок на ее плач, лишь из ям на краю сожженной деревни, когда она поволокла холстину к кладбищу, вылезли маленькие пришельцы и заскулили, прося хлеба.

У Валентины не было сил дотащить до кладбища свою скорбную ношу, она добралась лишь до ближнего холма, сотворила лопатой вечную спаленку своим сынкам и, завалив ее землей, упала на холмик. И обратилась к Богу. Вот что она шептала:

— Я не могу больше жить! Возьми меня к себе, Господи, как взял моих бедных деток. Нет уже никаких сил оставаться на этой земле…

Чужие дети стояли в отдалении, не смея приближаться, они едва держались на ногах.

А Валентина все всматривалась в дождливое небо и просила и за себя, и за тех, кто еще был жив:

— Боженька, прекрати наши мучения! Сделай хоть что-нибудь, милосердный Боженька!

Ответом были лишь шорох дождя и поскуливание чужих детей. И, обессилев плакать, Валентина добрела до своего жилища. Она упала на лежанку, приготовившись к смерти, но вместо погибели к ней пришел сон, который длился всю долгую зиму; это было чудо, но она проспала до весны и осталась живой!

А детишки-пришельцы, когда выпал первый снег, все до одного замерзли в своих ямах.

Весной в сожженную деревню явилась старуха, ведя за руку спасенную девочку.

Оказалось, что, кроме Валентины, еще несколько женщин спаслось той зимой. Аглая (так звали знахарку) обнаружила их спящими. Знахарка поставила на поляне перед землянками котел; в нем варились молодая, только что пробившаяся крапива, болотные луковицы и целебные коренья. Едва остудив варево, старуха полезла в землянки, принялась будить спасшихся и вливать в них свое горькое лекарство.