Илья Бояшов - Безумец и его сыновья

— Ах ты, отродье бестолковое. Чудище безрукое!

И раздавал затрещины.

Как-то раз хозяин пошел встречать заказчика, непутевому приказал:

— Поддувай меха-то. Скиснет огонь!

У кузнеца висел в кузнице овчинный тулуп. Алешка взялся дуть на овчину и усердно так дул, пока кузнец не вернулся.

— Что ж ты делаешь, сукин сын?

— Меха поддуваю!

Огонь вовсе погас.

Кузнец его в шею выгнал:

— Чтоб духу твоего больше здесь не было!

Отдали плута к скорняку.

Шил пропойца-скорняк шапки да тулупы и сердился на ленивого парня — тоже охаживал тумаками.

Зимой приехал к мастеру барин:

— Слышал я, ты больно в шубах искусен! Поезжай-ка назавтра в мое имение — есть у меня медвежья шкура. Хочу из нее шубу себе выкроить. Сделаешь хорошо — одарю богато.

Алешка, про то услышав, раздобыл две пивные бутыли да четвертинку водки. В лес бросился и поймал там в силки зайца. Отнес беляка к реке, к проруби, бросил в мережку, а мережку ту опустил в воду. Затем на лесной дороге привязал пивные бутыли к дереву. И с четвертинкой вернулся к хозяину.

Мастер с утра уже набрался и, запрягая лошаденку, выделывал ногами кренделя. Достал Алешка четвертинку:

— Это, хозяин, сам Никола Угодник прислал вам, чтоб чтили его и вспоминали почаще!

Скорняк четвертинке обрадовался:

— Ай, да спасибо Николе Угоднику!

Поехали они к барину. Как в лес въехали, скорняку захотелось еще выпить, взялся он вздыхать и жаловаться. Алешка сказал:

— Знаю — растет возле дороги бутылочное дерево — там расцветают бутыли с распрекрасным пивом.

Пьяный скорняк, вспомнив о подарке Угодника, вскричал:

— Как не свернуть к тому дереву!

Висели и впрямь на дереве бутыли. Алешка их сорвал хозяину. И продолжил:

— Собрали мы урожай с бутылочного дерева, может, тогда и к речке заехать — найдется там и соленая рыбка.

Скорняк этому уже только кивал. Добрались до речки — плут потянул мережку и вытащил зайца. Себя скорняк ущипывал, Алешка же приплясывал:

— Ай, да добыча! Ты, хозяин, не знал, что зайцы у нас зимою в реке подо льдом плавают? Не попалась рыбка — возьмем беляка!

И положил на сани.

Добрались они до имения. Отдал барин скорняку медвежью шкуру. А затем приказал лакеям угостить мастера. Так напился скорняк, что уже ничего не видел, не чувствовал. Положили его в сани вместе со шкурой, он же взывал:

— Никола Угодник! Не прислал бы ты еще с моим мальчишкой бутылочку?

Барин, услыхав такие речи, удивлялся.

А плут на обратной дороге вытащил шкуру да и спрятал в лесу.

Наутро бросился мастер шкуру искать — Алешка твердил:

— Не знаю, не помню.

Взялся скорняк драть его за уши, колотить да возить, однако, плут стоял на своем. Тогда потащил его к заказчику. Барин, узнав о пропаже, пришел в ярость и вызвал самого урядника. Тот учинил скорняку допрос:

— Утверждаешь ли ты, что шкуру стащил твой ученик?

— А кто же еще? Поглядите, господин урядник, лишь на его рожу! Разве может честный человек быть с такой воровской харей?

Алешка твердил:

— Не видел. Не знаю.

Урядник потребовал от скорняка:

— Сказывай, как было дело!

Начал мастер:

— Собрались мы за шкурой, и принес мне распроклятый мальчишка четвертинку от самого Николы.

— От какого-такого Николы?

— От Угодника!

Встрял малолетний плут:

— Да разве не слышите вы, бредит, опившись! Разве можно такому верить, господин урядник?

Набросился мастер на ученика:

— Бесово отродье! А не ты ко мне прибежал с четвертинкой от самого Николы Угодника?

— Бредит, как есть, господин урядник! — вскричал плут.

А барин подтвердил — когда относили к саням упившегося мастера, упрашивал тот Николу принести ему еще бутылочку.

Урядник скорняка спрашивал:

— Что далее было, сказывай!

— А дальше поехали мы с этим бесовым сыном по лесу, он мне и говорит — не хочешь ли теперь, хозяин, пива с бутылочного дерева?

— Горячка у моего хозяина! — вопил слуга. — Помилуйте, господин урядник. Видели вы когда-нибудь бутылочное дерево?

Скорняк взвился:

— К самому дереву меня подвез, окаянный вор! Срывал, шельмец, с ветвей бутыли, чтоб меня еще больше подпоить!

— Господин урядник, — слезно молил Алешка, — где такое видано?

— А напоив меня тем пивом, повез к реке за соленой рыбой! — жаловался скорняк.

Урядник сам не выдержал:

— Да в своем ты уме, пьяная образина! Где на реке соленая рыба?

— В проруби, в мережке. Только обманщик вытянул мне не рыбу, а зайца!

Здесь урядник и записывать бросил. Алешка же охал, поддакивал:

— Где это видано, заяц в мережке?

Барин скорняку грозился:

— Коли не разыщешь шкуру, по миру пущу, в тюрьму засажу, растопчу!

Приказал лакеям, чтоб гнали со двора обоих. Плута два раза не надобно было упрашивать — припустил, только его и видели.

Спрашивал батюшка безутешную Алешкину мать:

— Не видно нашего бездельника? Не тащит ли с собой пустую котомку?

— Ах, нет, — отвечала матушка, заливаясь слезами. — Где он притулился в такой мороз, мое дитятко? Кто отогреет его в лютую стужу, кто даст покушать, на перинку уложит выспаться? Трещат морозы, ветра гуляют по полю — не замерзнет ли, не пригретый, не продует его, голодного, дорожный сквозняк?

И всматривалась в окошко — но лишь ветра похаживали по дороге, потрескивал мороз.

Пригрело весеннее солнце завалинку. А батюшка спрашивал:

— Не возвращается ли непослушный сынок, почесывая спину, ибо за выходки его мало кто из честных людей удержится, чтоб не огреть лентяя ремнем на прощание, а то и пройтись по его спине дубиной

— Нет, нет, — отвечала ему жена. — Не бредет сынок, не волочит свои уставшие ноженьки. Где оно, мое дитятко, проплакала я все глаза — хочу приласкать его и утешить, ибо кто его пожалеет еще на этом свете? Чую — плохо ему у чужих людей, холодно, голодно! Снилась мне — вот порвалась его рубашечка, вот обносились порточки — кто еще сошьет ему рубашечку, справит порты?!

Возле оконца сидела матушка летним вечером — летали высоко ласточки и перекликались с небес, и лепили под крышами гнезда.

— Ах! — вздыхала. — Где же ты, мой Алешенька?

Плут же, сгибаясь под тяжестью узла, в котором лежала медвежья шкура, был захвачен в поле дождем. Промокнув до нитки, вскричал с досадой:

— Отчего я не сам царский сын? Не гоняли бы меня, не мучили, не поднимали бы затемно ради ненавистного ремесла, проклятой поденщины! Сидел бы себе за теплыми стенами, да поедал сладкие кушанья, запивая их добрым пивом и винами. Заедал бы те вина перепелами, вволю бы макал в мед хлеба, досыта наглотался бы имбирных пряничков. Хорошо спать в палатах, под золотой крышей, а не мокнуть болотной лягухой!