Илья Бояшов - Безумец и его сыновья

— Что с тобою, дитятко? Не поперхнулся ли? Не задавился?

— Нет! Не иначе в меня благонравие входит! Не проглотить сразу, вот я и поперхнулся! Вот теперь, чую, проскользнуло. Сидит теперь внутри меня благонравие…

И поднял ногу.

Вознегодовал отец. Объяснил ему непутевый сын:

— Благонравие-то в меня вошло, а дурости не осталось местечка. Вот она и выходит с треском!

Сокрушаясь, добавил:

— Видно, сильно дурость моя благонравию не понравилась!

Только его и видели.

Пришла масленница. Плут сказал:

— Хочу в город с папашею!

Охнула матушка:

— Куда тебе, малой тростиночке, в город? Затопчут тебя на ярмарке. Украдут цыгане! Потеряешься — не отыщем.

Отец же решил:

— Хватит ему бездельничать! Пусть попривыкнет к работе. Не век сидеть ему возле твоего подола.

И запрягал лошаденку.

Приехали в город, на площадь — всюду гуляла ярмарка. Отец наказал малому:

— Пока я товар раскладываю, никуда не отлучайся. Иль не слыхал, цыгане хватают малых? Иль не слыхал, как топчут детей в базарной толчее? Я же за послушание куплю тебе калач!

Не послушал сынок. Крутились неподалеку медведь с мужичком. Очертив круг по снегу, говаривал мужичок старому мишке:

— Ну-ка, Емельяныч, покажи нам, как солдатушки маршируют!

Косолапил мишка с палкой на косматом плече.

— А как девки в зеркало смотрятся?

Принимался медведь показывать девок, язык высовывая, жеманясь и прихорашиваясь.

Алешка пробрался под ногами глазеющих, прихватив с торговых рядов жгучего перца. Когда мишка на публику попятился задом, сыпанул ему незаметно под хвост. Поднялся Емельяныч на задние лапы, заревел и кинулся в толпу — сделалась великая толчея, все бросились на ряды, топча товары, смахивая лавки, — мчался медведь, опрокидывая барышень и городовых, — вмиг разбежалось гулянье.

Долго бродил безутешный отец, спрашивая приставов да околоточных — не видел ли кто мальчишку, шустрого и вихрастого. Перекрестясь, влезал в балаганы — не там ли он глазеет на представления. Надеялся и на каруселях сыскать сорванца. И горевал — как без сынка вернется домой, что скажет своей жене.

В то же самое время на другой площади зазывал, кривляясь, беспутный Алешка народ в палатку:

— Не пожалейте, господа, копеечку! Прокачу вас вокруг всего белого света!

Рядом стоял и хозяин палатки, старый цыган. Находились ротозеи — маленький плут хватал за руку любопытного, заводил в палатку, где было пусто, лишь на столе горела свечка. И обводил вокруг того стола. Посетитель оказывался на улице озадаченным. Алешка же вновь верещал, приманивая бездельников, звенели копеечки за пазухой у малого, цыган, между тем, потирал руки, время от времени принимался мальчишка напевать да приплясывать:

Зрители толпились и, дивясь на его возраст, смеялись частушкам. Так, вместе с новоявленным товарищем-цыганом дурачил он народ!

А когда уже выплакала все глаза матушка, и отец, готов был пойти в церковь на помин души малого — плут появился. И щеголял, в сапожках, в поддевочке, в кулаке зажимал золотой, а в карманах звенели пятаки, свисала цепочка от серебряных часов. Где пропадал, матушке с отцом про то не сказывал. Кинулась к сынку обрадованная матушка, не дала своему мужу вымолвить и слова. Лучшее тащила на стол, приготавливая ненаглядному.

А нарадовавшись, сказала:

— Пусть грех то великий, такое желать своему сыночку, но нет моих сил более терпеть, ждать, где он, что с ним, с дитяткой! Ах, лучше был бы мой сыночек слабеньким да болезненным — всегда бы находился рядом! Я бы его укутала, кормила, поила, прижала к груди своей. Я бы его убаюкивала, пела бы ему песенки — никуда бы от себя не отпустила!

Но не удержать ей было пройдоху — стучал уже Теля-дурачок в окна, призывал Алешку бежать на болота, в подлески, к ивам, к орешнику.

И убежал Алешка к болотцам — за новой свирелькой.

Сынок же блудницы жил больше в трактире, чем в избе.

Был он с рождения слабенький да молчаливый — никто не слыхал его голоса. Те, кто смотрел на младенчика, говаривали с убеждением:

— И года не пройдет, похоронит потаскушка своего сына!

И добавляли:

— То еще будет ему избавлением!

Мать часто забывала сынка на трактирных столах. Лежал он посреди бутылей, в табачном дыму. Она и не спохватывалась! Когда приносили ей забытого младенца, так радовалась его появлению:

— Чтоб сдох ты, окаянный! Быстрее бы от тебя избавилась!

Один потаскушкин кавалер, взревновав ее, закричал:

— А любишь ли ты меня так, что выбросишь за порог своего выродка?!

Мать и выбросила сынка в сугроб. Проходили мимо люди, подобрали замерзшего — обратно внесли в избу. Думали, что точно он помрет. Пришла сводница-старуха, крестная мать, и одно прошамкала:

— Вот-вот кончится. Нет силы в нем даже на писк.

А малой не помер! Уже к лету он ходил, держась за стены — и не было ничего на нем, кроме драной рубахи. Когда же мать бросала его и уходила гулять, сосал плесневелые сухари, которые кидала она сыну, словно собаке. Ловил в избе тараканов и кормился ими.

Сердобольные соседи собрали ребетенку денег на одежку — но схватила те деньги мать и пропила.

Тогда одежонку старую собрали — но схватила ту одежонку и пропила.

Тем же, кто ее укорял, отвечала;

— Жду не дождусь, когда возьмут его черти!

Стал сын постарше, но все молчал, и думали — родился он немым. Ему уже тогда наливать пытались, ради потехи, праздные гуляки. Мать же, бывшая рядом, поддакивала:

— Пей, пей, может, раньше подохнешь от веселой водочки.

Сунули ему как-то стакан водки, он сбросил тот стакан на пол.

Таскала его тогда мать за волосья:

— Не смей стаканы полные скидывать!

Крестная молвила:

— Хорошо ему просить милостню. Такому будут подавать.

И взялась мать учить его просить милостню. Наставляла:

— Выпрастывай руку за подаянием, плачь, скули голоском тоненьким, чтоб разжалобился всякий проезжий купец!

И выгоняла на дорогу перед трактиром.

Он же от дороги отворачивался — и был нещадно таскан за волосья.

Сидел заморыш часто возле окна один-одинешенек. Все деревенские дети играли, он не шел к ним, не забавлялся в палочку, как многие, не прыгал по дороге, не лазил по яблоням.

Матери наказывали своим деткам:

— Пожалейте убогого. Подите, поднесите ему пряничков да орешков.

Дети приносили гостинцы и клали на подоконник. И зазывали играть:

— Пойдем, в рюхи поиграем, побегаем друг за дружкой.

Никуда он не ходил, не бегал.