Илья Бояшов - Безумец и его сыновья

Ноги сами несли Книжника на вокзал, и давно он уже должен был погибнуть от разрыва жалкого, больного сердца, но не погибал — и бежал, бежал, а затем ехал все то провалившееся время, ни о чем уже не думая, подгоняя себя, боясь окончательно опоздать — да, так оно и было!

И когда поезд привез его и умчался, побежал Книжник по нескончаемой ночной дороге.

Оказался он — посреди родных болот и холмов и по-прежнему торопился — не было во рту его за все эти дни ни капли воды, ни корки хлеба, но не нужно было Книжнику ни воды, ни хлеба. Он вернулся на землю и бежал по ее дорогам! И был вечер, и в вечерней тиши, и в вечернем тумане вдруг послышались ему, спешащему, чьи-то голоса — жалобно звали они его! Словно бы дети стояли по краям дороги и просили приютить и обогреть их. Неведомые, призрачные, стояли они вдоль обочин и провожали его, бегущего, спотыкающегося — воздух был наполнен их тихими голосами — откуда взялись они, не знал Книжник, но он уже ничего не боялся и спешил к единственной цели.

И коровы выступили из ночного тумана: они были прозрачны, как облака, слышались звуки их колокольчиков — откуда и они появились, Книжник не знал. Повсюду уже слышались детские голоса, и отзывались на них печально коровьи колокольцы! Бежал Книжник — и все вокруг него наполнилось голосами, мычанием, собачьим поскуливанием, и услышал он — тарахтит где-то рядом знакомый трактор! Но не было в этом зове, в мычании и поскуливании знакомого хохота, не услышал он рева гармоники!

Закончился тысячеверстный путь: глубокой ночью, хватаясь за услужливые ветви разросшегося кустарника, вскарабкался Книжник на холм. И оказавшись в саду, боялся даже взглянуть на отцовскую избу, страшась тления в ней. Но его встречал прежний здоровый сосновый запах. Бревна сочили смолу, и ступени крыльца, свежие и чистые, были вымыты пробежавшим дождем. И крыша блестела под чистым, вымытым месяцем, и ничего не сделалось ее дранке. Книжник бросился в сени, с радостным ужасом предчувствуя, что встретит сейчас богохульного батьку, распахнул дверь со всей оставшейся своей силой, зная — ничему он сейчас не удивится и не испугается.

И остановился на пороге. Светлела горница; светлел дощатый пол, месяц вовсю разошелся и играл своим радостным светом, и ветер свободно проникал сквозь окна. Сидела в избе женщина — Книжник сразу узнал немую. Она заждалась его здесь — огромные глаза радостно взглянули на Книжника. Под платьем дрожали ее истосковавшиеся сосцы.

Вовремя они спустились с крыльца! Вовремя оставили таинственный этот дом, который хранил в себе детство Книжника и детство его братьев: все произошло вовремя, потому что раздался подземный гул. Этот гул разбудил весь холм, и задрожала земля под их ногами, какие-то неведомые большие птицы, дремавшие на ветвях яблонь, тяжело взмахивая крыльями, поднялись в ночное небо. И с замиранием сердца услышал Книжник, как изба выворачивается из земли всеми своими корнями, точно выкорчевываемое дерево — треск и шум пошел по холму. Словно завороженные смотрели немая и Книжник на чудо! Дрогнула изба от крыши до основания, словно живая, вздохнула, и стало слышно, как упала чердачная лестница — свалилась последняя тяжесть: началось вознесение дома!

Выворотившись всеми бревнами из земли, изба поднималась, медленно, а затем все быстрее и быстрее. Яблони зашатались и зашелестели, провожая ее. Возносился дом на глазах повергнутого на землю Книжника, уплывая в настоящую бездну, и месяц весело закачался, освещая ему дорогу.

И опрокинулось небо в глазах Книжника, и восстали великие горы детства — все выше к ним поднимался Безумцев дом!

Далекие зарницы освещали пустые его окна, и струился невиданный прежде свет месяца, нимбом окружая поднимающуюся избу, и видел Книжник, как открылась и закачалась ее дверь — но пропасть уже оборвалась за открывшейся дверью, и пропасть эта между ним, распростершимся в саду, и избой все увеличивалась.

И было слышно, как стены обвивал тугой воздух, и дом гудел, словно гармоника, всеми своими стенами.

Таков был неведомый знак!

И Книжник зарыдал, не зная, куда ушел отец их! И то безнадежно оплакивал, что не дано никогда понять ни ему, ни братьям, ни любому родившемуся и мучавшемуся человеку. Плакал, чувствуя свою немощность, и был бессилен даже ненамного, даже хоть на чуть-чуть ослабить свою великую боль.

Шли три странника. Показалась одна деревня. Там, в крайней избе, бедной и запущенной, гулящая девка родила сына. Явились к девке подруги, и был в той избе дым коромыслом — младенец же лежал на столе кое-как спеленутый, ему обмазали губы вином да пивом, приговаривая:

— Знай с рождения веселое зелье! В груди твоей матки не молоко должно быть, а пиво с вином!

И смеялись пьяные блудницы:

— Сызмальства привыкай к нашей жизни!

Младенец отплевывался к плакал, требуя материнского молока.

Сказал тогда один странник его матери:

— Не Алексеем ли намереваешься наречь своего сына?

Та смеялась:

— Как узнал ты? Уж точно, Алешкою, как зовут нашего кривого кабатчика.

И сказал другой странник, поглядев на младенчика:

— Не быть ему кабацким гулякой, не быть безродным теребнем. Не цветок ли он на унавоженной почве? Праведник вырастет в вертепе!

Мать и ее подруги со смеху покатывались:

— Ах, быть ему праведником!

Третий странник попросил:

— Повесьте ему нашу ладанку.

Гулящая мать отвечала:

— Коли сами дарите, сами вешайте!

Не нашлось ни куска хлеба в той избе, но налили им вина в баклаги. Они кланялись, прощались, за винцо благодарили.

Пришли странники в село. И там рожала баба. Изба была богатой и хозяйство ладным. Когда родилось дите, мужик роженицы вспомнил о пришедших и вынес им хлеба. Они попросили взглянуть на младенца. И спросил мужика один странник:

— Не Алексеем ли задумал назвать сынка?

— Так и есть, — отвечал отец. — В честь Алексея, Божьего человека! Будет теперь кому умножать мое богатство, будет он мне помощником и отрадой!

Другой странник покачал головой:

— Не быть ему опорой, не быть благочестивым — вечным огорчением будет твой сын!

Младенец между тем от груди материнской отворачивался да морщился — а когда вином обмочили его губы — успокоился.

Третий странник вытащил ладанку:

— Повесьте-ка ее на младенца.

Богобоязненные родители его послушались и повесили младенцу маленькую ладанку.

С тем поклонились странники, попрощались.

Пришли они к царскому дворцу. Повсюду был праздник — царица родила сына. По городам и весям разнеслась весть о наследнике. В столице палили из пушек, вились знамена да флаги. Толпился народ, пьяный и веселый, кричал «ура». Приезжали во дворец кареты сановников, спешили вельможи поздравить государя. Ликовал сам венценосный отец — прежде рождались у них с царицей одни дочери. Приказывал государь: