Илья Бояшов - Безумец и его сыновья

А Пьяница спал и ничего этого не видел.

Совсем немного оставалось до ямы — Безумец хватался за землю и ногтями бороздил по ней глубокие следы, но они толкали и толкали его к могиле, не слыша хрипа, не слыша его сдавленной матерщины. И куда только подевалась прежняя отцовская сила?! Видно, не осталось в нем прежней силы! Не мог он вырваться и разметать их, подобно тому как медведь раскидывает гончих своими могучими лапами. Сыновья стали запихивать его в узкую глубокую яму — он цеплялся за куст, что рос на ее краю, и хватал глину, из-под его ногтей выступила кровь и брызгала на траву, а сошедшие с ума сыновья отрывали его пальцы от последней надежды! И ни одного стона, ни одного крика не вырвалось у них, все сотворялось в молчании. Лишь их отец хрипел, и пена выступала на его губах. Уже повис он над ямой, уже оставалось чуть-чуть.

Первым очнулся Книжник.

И закричал, осознав, что свершается отцеубийство. Настолько был пронзительным, настолько диким был его крик, что все очнулись! И разжали пальцы и отпустили жертву. И впервые взглянули друг на друга и ужаснулись своей звериности. Сгрудились они над могилой, над хрипящим отцом. В глазах каждого еще горела ненависть.

— Что мы делаем! — кричал Книжник, хватаясь за голову.

— Прокляты мы, прокляты! — вот что кричал в отчаянии.

И только тогда поняли братья, что чуть было не сотворили. Дьявол, только что торжествовавший, в ту минуту отступил от них — и они затряслись в испуге от чуть было не содеянного!

Их истерзанный отец поднялся, поводя налитыми кровью глазами: гимнастерка его треснула по всем швам, его ветхие солдатские галифе были измазаны травой и глиной, босые руки и ноги кровоточили.

И перепугались они, вмиг обессилев, того, что сейчас он передушит, переломает их, точно щенят, ибо они теперь не смели и пошевелиться. Но ни слова не сказав, шатаясь, направился он к избе и вошел в избу.

Братья стояли, не смея взглянуть друг на друга.

А Пьяница спал и спал, сморенный непонятным сном, и ничто не смогло его разбудить: он улыбался во сне.

Только когда Безумец вновь показался на крыльце, очнулись его несчастные сыновья. Был он уже в невесть как сохранившихся тяжелых сапогах, была на нем та самая фуражка со сломанным козырьком, а за спиною «сидор». Ветхим, белым от времени стал его вещевой мешок! А сапоги, разбуженные от многолетнего сна, жаловались скрипучими голосами. Увидели братья в его руках гармонику, всю уже стертую и тусклую на вид. Фляга по-походному была приторочена к ремню. Тяжело прошагал отец мимо сыновей и спустился с холма к дороге, и белел за спиной «сидор».

Как завороженные смотрели они ему вслед, не в силах и шага сделать, слова застряли у них в горле.

А собаки поползли за хозяином, волоча животы по траве. Слепые, древние, не в силах последовать за ним, не в силах даже выть, они жалобно скулили. Не имея сил подняться, сползли собаки с холма — кожа на их животах сделалась от старости настолько тонкой, что порвалась, и следы крови потянулись за ними. У самой дорожной обочины издохли последние Безумцевы псы.

А батьки уже не было — дорога оказалась пустой. Быстро же он убрался!

Взвыл проснувшийся Пьяница, в ужасе заметался и побежал было к дороге, и вернулся. Что могли сказать ему братья, чем утешить?

Дом опустел. Потухли все костры, трещавшие раньше ярко и заманчиво. Между яблонями осталась зола пепелищ. Братья, отвернувшись друг от друга, долго еще сидели: кто на крыльце, кто в саду, кто на краю холма — и не вымолвили ни слова. Метался между ними и скулил, словно собака, осиротевший слуга, и хватался за голову, и, обессилев метаться, опускался на ступени, раскачиваясь из стороны в сторону и подвывая: все валилось у него из рук, его трясло. Так, до конца не мог поверить Пьяница, что все кончено.

Его же братьям нечего было теперь здесь делать.

Тяжело было у них на душе. Они удивлялись и ужасались той внезапной злобе, которая охватила тогда их всех, и по-прежнему отворачивались друг от друга. Никто из них не хотел ни с кем разговаривать. Так три дня просидели они, всматриваясь вдаль, слыша тоскливое поскуливание Пьяницы. Он же был безутешен, рыдал, тер слезившиеся глаза и то сбегал к дороге, то возвращался — да все без толку!

Что же, дело было сделано. Оставив рыжего братца, разошлись Безумцевы сыновья.

С тех пор жили братья в столице.

Пьяница, прождав еще несколько лет, не мог больше прозябать в одиночестве — сбежал к братцам в город. Да только всем им было не до него! Никуда не мог приткнуться, ни к чему не мог приспособиться Пьяница и скатился мгновенно на дно: обитал он в подвалах, спал на люках, жил в канализации — спился, согнулся — не было ему больше жизни!

Травился он отходами с помоек, делил свой ночлег с крысами, и потускнели его глаза, и ничего в нем не осталось от прежнего; было уже не узнать Пьяницу, даже рыжая его шевелюра от грязи и подвальной копоти сделалась серой и поредела, лицо изрезалось морщинами, руки у спившегося дрожали, как у старика, пахло от него гнилью — так пропал, пропал любимый Безумцев сынок!

Книжник сделался сутулым, лысым и тоже жил в одиночестве. Устраивался работать то здесь, то там, то сторожем, то библиотекарем — и был погружен в себя. Никчемной казалась его жизнь! Мыкался он по углам, и общежитиям, пока чудом (то было истинное чудо!) не получил однокомнатную квартирку. Квартирка была в бетонном доме, да еще под самой крышей, и повсюду его окружал бетон, везде — внизу и вверху был бетон. А квартирка Книжника вся была забита книгами; книги стояли на полках, лежали на полу, теснились: в коридоре, на кухне, на подоконниках, на антресолях — возле убогой кровати были их целые горы. Здесь у него прописались все умы человечества: Платон, Толстой, Достоевский, Пушкин, Гоголь, Сенека, Цезарь, Аристотель, Цицерон, Спиноза, Декарт, Кант, Фейербах, Гегель, Гете, Ницше, Шопенгауэр, Рабле, Флобер, По, Шекспир, Сервантес, Лесков, Лакснесс, Майнринк, Овидий, Апулей, Плутарх, Марле, Ричард Бах, Сэлинджер, Борхес, Маркес, Булгаков, Платонов, Шергин, Шестов, Бердяев, Ренан, Стасов, Флоренский, Чехов, Ленин, Бунин, Дарвин, Рерих, Конан Дойль, Уэлс, Стейнбек, Хемингуэй, Гарсиа Лорка, Ремарк, Бальзак, Золя, Франс, Ломоносов, Ауробивдо, Вивекананда, Хайям, Соловьев, Вернадский, Киплинг, Станев, Лао Цзы, Конфуций, Успенский, Гурджиев, Леонтьев, Крусанов, Циолковский, Стивенсон, Гумилев, Лермонтов, Тагор, Секацкий, Шолохов, Леонов, Воробьев, Злобин, Ключевский, Носов, Кларк, Лем, Высоцкий, Уотс, Баркер, Назаров, Маяковский, Есенин, Тарле, Чаадаев, Державин, Жуковский, Кизи, Веселый, Гессе, Кортасар, Ларошфуко, Хейфман, Гофман, Цвейг, Гашек, Григорович, Кристи, Дюма, Станюкович, Эйнштейн, Пришвин, Ян, Филиппов, Стоунз, Федин, Твардовский, Паламарчук, Бэкфорд, Бернс, Мо Ди, Розанов, Чижевский, Одоевский, Сухово-Кобылин, Федоров, Умов, Муравьев, Горский, Сетницкий, Холодный, Купревич, Манеев, Бабель, Мандельштам, Фирдоуси, Чуковский, Битов, Солженицын, Костер, Бисмарк, Черчилль, Зайцев, Аввакум, Кент, Желязны, Рождественский, Ролан, Рылеев, Семенов, Эллиот, Уиолкокс, Дугин, Вольтер, Руссо, Мелье, Леонардо да Винчи, Данте, Дидро, Ерофеев, Бродский, Фадеев, Фон Гуттен, Торквато Тассо, Купер, Азимов, Снегов, Стругацкие, Крестовский, Чайковский, Шерер, Тойнби, Спасский, Кудрявцев, Некрасов, Морозов, Папиньон, Вулф, Иванов, Горин, Вознесенский, Филатов, Куприн, Станкевич, Быков, Айтматов, Гребенщиков, Зимин… и еще тысяча тысяч умов! Сделался Книжник мудрым. Да что оказалось в том толку? Ангел не появлялся!