Илья Бояшов - Безумец и его сыновья

Выбирался Книжник летними ночами в душные скверы: там корчились последние деревья, проседая под гарью и пылью — каждый лист их блестел, словно рубероид, от налипших автомобильных нечистот. И сидел он часами на скамье, неприметный, ненужный, и протирал очки, и прислушивался к редким шагам запоздавших прохожих — жизнь его, в ожидании ангела, шла даром — как и предупреждал когда-то суровый брат. Не было вестника в толпе, на перекрестках он не появлялся и ни в каком другом месте — тоже! И Книжник прозябал — он ничего больше не умел, кроме того, как думать и ждать.

Но только ему одному слал свои письма Отказник. Были конверты, словно коростой, покрыты иностранными штемпелями и марками!

К тому времени уже насиделся Отказник. Он был выпущен ненадолго и вновь посажен, и сидел он по всей Сибири, по всему Отечеству; устал он носить ватник и робу, годами валил деревья, в бараках дрожал от холода — но этим был счастлив! Сделался он героем — в психушке он насиделся, кожа его задубела от побоев и издевательств, были отравлены его внутренности — все вынес неутомимый Отказник и оказался в Америке! Но взялся бороться и там: он против мира восстал бесстрашно, повсюду сражался, невероятна была его энергия, невиданно упорство, по всему миру нажил он легион врагов и махал мечом в одиночестве.

Одному только Книжнику изливался Отказник, клеймя человечество за жадность, за скупость, за ненависть к ближнему, за жестокость, за малые и большие несправедливости — Агасфером заделался он, вечным жидом: жил в Лондоне, прозябал в Бонне, обитал в Париже, диссидентствовал в Мадриде, из Италии прогнали его прежние друзья — вот каким был Отказник, вот как не на шутку схватился с миром! Против прежних своих покровителей начал борьбу: смеялись над ним, злословили на него и ненавидели, но вновь и вновь кидался он в бурные волны. Открыл он великую истину: Степанов везде оказалось полно, что в Америке, что в Китае!

«И здесь, и там все погнило, — писал. — До меня дошли слухи, что у коммунистов все к черту разваливается. Вот, наконец-то сбывается, о чем я тогда вам кричал, о чем тогда мучился! Нельзя бесконечно над народом глумиться! Нельзя издеваться над личностью. Вот что я вам посоветую: из кабинетов и кресел всю эту напившуюся крови нечисть быстрее выкидывайте! А я сюда возвращусь!..»

(Грустно читал эти письма Книжник — думал он о другом; какое дело до власти было блаженному?!)

«Ты вопрошал еще, с кем бороться?! — изливал свою гневную душу Отказник. — Братец-то наш далеко шагает! Нет в нем ничего святого!.. — Свалится эта власть — не переметнулся бы он и другой?» — так вопрошал. Но какое дело было Книжнику до братца Степана! Что было том ему, куда он переметнется?!

Чужим, чужим был ему Степан!

Музыкант сделался знаменит. Музыкант сделался моден. Когда приезжал он в столицу, то почитатели битком набивались в залы, где выступал Музыкант! Видом своим он показывал наплевательство ко всему; вечно в джинсах и джинсовой рубахе, волосатый (волосья свисали чуть ли не до ягодиц), полупьяный, презрительный к тому, что его здесь встречало — он заделался гением саксофона!

Музыкант оттопыривал нижнюю губу, потягивал пиво из банки, дымил беспрестанно папиросками, знал только джаз, играл только джаз, думал только о джазе, Нью-Орлеан был его Меккой, не раз и не два уже похаживал он по тамошним мостовым. Америка вбилась в его голову, он бредил Америкой, жил Америкой, купался в Америке — и визжали на его концертах восторженные поклонники, и визжал его саксофон.

Он все позабыл о прошлом, то исчезая надолго за границей, то вновь выныривал из небытия — и вновь тогда пестрели афишки, говорящие о его возвращении. Купался Музыкант в своей разорванной жизни, напитываясь марихуаной к веселящей свободой. Законченным он сделался космополитом!

И возвышался над толпой, готовой слушать истошные вопли его саксофона, покачивался, нетрезвый, мерил сцену шагами, отпивал из банок и, срывая рубаху и крест, и все, что на нем было, бросал в зал, показывая всем, как он свободен!

Наплевать ему было на братьев, он забыл братьев, он и вспоминать о них не хотел — если бы кто из них попался сейчас ему навстречу, Музыкант прошел бы мимо — вот каким он заделался!

Трепетным к жизни, к людскому счастью оставался Строитель!

Всю жизнь Строитель учился, всю жизнь трудился неустанно, был уже главным инженером, сделался руководящим работником, специалистом, каких оказалось мало. Все, даже старшие, его уважали, все к нему прислушивались. Днями к ночами пропадал он на гигантских стройках. Там рылись котлованы, вбивались сваи, лепились балки и перекрытия, повсюду слепила сварка и копошились монтажники, каменщики, плотники, кровельщики, каминных и других дел мастера — среди них был Строитель!

И радовался он, когда видел: тянутся его дома к дымному городскому небу. Винты его вертолета секли воздух, а внизу, под ним, автострады секли землю узкими серыми лентами. Со страшной высоты наблюдал Строитель сбывающиеся мечты: по его планам горбились мосты, бурились туннели, обрастали плотью каркасы — и над всем этим движущимся, возводящимся властвовал Строитель, осматривая вое свое царство из вертолетной кабины.

И приказывал пилоту направлять вертолет туда, где были еще леса и болота, и мечтал, что и там поднимет к небу свои замыслы. И все чертил что-то в своих записных книжках. Всех людей — хоть квартиркой, хоть комнаткой, но мечтал он одарить — и был бескорыстен, честен и трудолюбив.

Жил он в постоянном труде, и было ему не до прошлого: сутками пропадал в кабинетах, рвал старые чертежи, трудился над новыми — повсюду окружали его сумасшедшие единомышленники, повсюду хрустели, лежали, громоздились проекты и планы, и по ночам продолжались бесконечные споры — только железный организм Строителя мог выдерживать подобную жизнь!

Все вокруг него до обмороков курили, спорили, за грудки хватали друг друга в азарте — и сам он был в постоянном сигаретном облаке, грозный, словно Зевс, когда, рассердившись, начинал метать вокруг себя молнии и громы, распекая подчиненных. Были у него уже и регалии: дачи, машины и квартира. Но редко появлялся он в своей квартире, а если и появлялся, то падал в изнеможении на диванчик, отсыпался и вновь исчезал. И было его огромное жилье пусто и безжиненно, и лишь тишину таили ненужные комнаты.

Пылал он, поглощенный работой, — и о братьях не вспоминал!

Степан в то время уже жил на небе! Его жизнь небожителя состояла из кабинетов, коридоров, «чаек», секретарей, лифтов, перелетов, заграниц, интриг, съездов, пленумов, банков, бань, охот, шоферов, поваров, прислуги, хрустальной посуды, подарков, телефонов, телетайпов, вычислительных машин, разносов, совещаний, выговоров, благодарностей, наград, парадов, приемов, фуршетов, Мидов, Домов Правительства, костюмов, галстуков, золотых запонок и прочего, прочего, прочего…