Илья Бояшов - Безумец и его сыновья

Вывел блаженного и отпустил, как было велено — тот пошел по дорогам с котомкой.

Долго ли, коротко — вновь товарищи повстречались!

Сбежал плут с великой стройки и побирался, прикинувшись слепцом. Монах же едва волочил ноги — брала при виде его жалость даже самого беспощадного чекиста.

Воскликнул плут:

— Неужто жив? Не содрали с тебя кожу, не посадили на кол, языком твоим не накормили собак? Едва узнал тебя: как постарел, и борода твоя уже седа! Ну, отыскал на дорогах Бога? Нет, видно только набрал старых подков себе на счастье!

Ответил монах, опираясь на клюку:

— Какова она-то, Веселия?

И смолчал хитрец, прежде резавший языком, точно бритвой. Увидали оба, как постарели, — некуда было им приткнуться.

Все стало серым в то время от солдатских шинелей, клубилась повсюду пыль, и вновь дороги были забиты пехотными полками. Запевалы надрывались «пташечкой».

А плут бранил монаха:

— На что потратил свою жизнь, блаженный? Отсидел в яме долгие годы! Сподобился видеть хоть одного святого? Хоть малого ангела? Что высмотрел в своих небесах? Ничего, кроме дождя и снега! Я-то хоть поел, попил всласть, потаскался за бабенками, а что тебе вспомнить, убогому? Хоть бы наградил Николай Угодник за такие страдания, вознес бы на небо — так нет! Все одно для грешника, праведника. Черви всех отведают с аппетитом. Самого венценосца-царя земля проглотила, не подавившись!

Монах воскликнул:

— На небесах мученик-венценосец!

Плут усмехался, притоптывая:

— Скорее ближе Он к Рогатому, чем к Петру с его ключами!

Оказались праведный с мошенником в толпе беженцев; тянули несчастные беглецы с собою скарб и плакали о разоренных жилищах. В небе, между тем, плыл тяжелый гул. Спрашивал плут товарища:

— Не спешат то твои ангелы?

Услышав насмешки пройдохи, накинулись на него заплаканные женщины:

— Или не знаешь ты, что гудит в небе?

— Ну, как не быть самим ангелам? — отвечал. — Вот и кресты раскинуты на их крыльях.

Затрясли кулаками беженцы перед его носом:

— Ты еще, побирушка, издеваешься? Началась война с самим Гитлером — и вновь нет нашему горю ни конца, ни края!

Захотели плута побить — да принялись с неба сыпаться бомбы. Разбежались все кто куда. Тянул и плут товарища к обочине:

— Вспомнил, видать, милосердный Господь о своем народе, коли наслал такие подарочки. Прячься! Смахнет благодать Господня твою голову — не помогут и молитвы!

Он боялся:

— Если наскочат на тебя Божьи подарки, то уж точно приласкают и меня, грешника.

И был ад — бомбы сыпались, точно горох! Гремели повсюду пушки, горели деревни да села. На полнеба поднимался огонь, вздымались его языки и лизали сами облака. Прибавлялось им толп, повсюду брели несчастные, все в один голос выли о горе! А плут бубнил упрямо:

— Видно, слабы твои молитвы! Не слышат их апостолы. Господу скучно пыль глотать, расхаживая по Руси. Куда нынче с тобой ни отправимся, все будет без толку.

Горел крест на груди монаха — и никто не мог уже сорвать его.

Твердил праведный:

— Быть Богу на дорогах.

Им кричали:

— О чем спорите? Пропадает сама страна. Многие уже побиты. Спасайтесь! Бегите!

А пройдоха все оборачивался к монаху:

— Куда девал ты трубу? В самый раз дудеть в нее, прочистить уши Михаилу Архангелу. Отчего не таскаешь с собой колокол?

Монах отвечал:

— Будет Он на дорогах.

Тот, кто встречал обоих в ту лихую годину, решал:

— Оба они выжили из ума!

Явились монах с плутом в Ленинград. Не успели вздохнуть — обложили тот город блокадой, не осталось в нем ни куска хлеба для калик. А там подоспела зима, какой раньше не видывали; промерзли реки до самого дна, затрещали морозы. И лежали по домам, улицам неубранные мертвецы, потянулись к вырытым ямам подводы, доверху было на тех подводах мертвого народа.

Монах, вспомнив старое, поковылял к могилам-ямам провожать, отпевать покойников. А там высились уже стены, выложенные из замороженных мертвецов — и все прибавлялось их! Не было уже числа свозимым.

И взялся он, как и прежде, читать над павшими, читал день и второй — и поднимались уже возле монаха горы из людских тел — не успевали могильщики их закапывать. На третий день монах зашатался от усталости, на четвертый пропал его голос, на пятый не слышно стало и шепота, а на шестой сам он свалился и едва дышал — а все подвозили и подносили покойников.

Могильщики его пожалели, подняли и сказали с укоризной:

— Иди отсюда подобру-поздорову, иначе закопаем тебя с твоей паствой. Хоть сыскать сто попов по всему городу, хоть тысячу, не отмолят, не проводят всех покойничков. Куда уж тебе, хилому?

Вернулся к товарищу монах. Тот приветствовал его:

— Утешил молитвами народ? Помогли твои причитания?

Шагали мимо них солдаты, звякая котелками. Их плут окликнул:

— Погодите-ка, служивые. Не прихватите частушечника-балагура? За котелок пшенной каши, за сухарь с водой с утра до ночи готов я петь песни, складывать прибаутки. Готов за вашими котлами присматривать, повозиться со всякой провизией.

Раздались из рядов голоса:

— Балагурит нам сама смерть, шутит шутки, запевает свои частушки! А к котлам никого не поставим — самим не хватает картофельной шелухи.

Вскричал в отчаянии плут:

— Так возьмите хотя бы монаха! Будет молиться за ваше возвращение, утешать, напутствовать — ему ничего не нужно, корой сыт, снегом талым накормлен. Захватите Божьего человека!

Отмахивались солдаты:

— Зачем нам монах? Мы в Бога не веруем. Нас и так отпоет шрапнель, снаряды нам сотворят молитву.

А пушки все грохотали, и тряслась земля, повсюду светило холодное зарево. Сели на снег калики. Плут сказал горько:

— Вон, надежда наша последняя ушла вместе с походной кухней.

А мороз все наворачивал.

Послышался скрип снега на мертвых улицах. Вздохнул монах из последних сил:

— То Господь идет к нам с Петром да Николой. Передаю душу свою в Его руки. Аминь!

Шептал ему безбожник костенеющим языком:

— Если кто и скрипит — то сама Костлявая. Уж скольких подкосила — чего ей стоит подгрести и наши кости?

И приготовился к смерти.

А это шли санитары, смотреть — есть ли оставшиеся в живых. Обходили дом за домом, улицу за улицей, а за ними двигались сани, туда ослабевших должны были складывать. Но не находили нигде живых, только ноги да руки торчали из-под снега. Увидали в сугробе обессилевших плута с монахом и воскликнули:

— Не чудо ли? Молодые да здоровые замерзли, умерли с голода. А эти еще шевелятся. Давайте, братцы, хоть их вывезем!

Подняли обоих, положили на сани. Укутали спасенных одеялами, дали горячего отвара. Той же ночью пошли сани по ладожскому льду — остались калики живы.