Ладислав Баллек - Помощник. Книга о Паланке

Что ему делать? Неужто шпионить, следить за ней? С кем она проводит время? Почему он не узнал об этом раньше, когда впервые ему стали подозрительны ее вечерние отлучки? Вот теперь он точно заболеет! От такой жизни и ноги протянуть и спятить недолго. Отныне жизнь его станет адом. Ревность высушит его, сведет в могилу. Почему он не взялся за ремень сразу же, как только она впервые попыталась встать на дыбы! Он должен был ее высечь, избить до крови, чтобы не смела показывать свои коготки! Но он, дурак, все старался быть уступчивым, позволил ей вить из себя веревки, не послушался мудрого совета, что женский зад надо отхлопать ремнем, чтобы выбить из него спесь. Господи, как он мог это допустить! Со всем смирился, все принял без гнева, гордости своей не показал, собственная дочь из-за этого его возненавидела, и вот сейчас он стал приказчиком на собственной бойне, а дома — слугой!

Перед воротами остановилась легковая машина жены, которую она все же купила у таксиста и зарегистрировала на имя дочери. Она и замуж-то уговаривала ее выйти для того, чтобы постепенно перевести на нее все имущество. Так одним выстрелом, думала она, убьет двух зайцев: обставит и мужа, и Ланчарича, если бы тому вдруг вздумалось потребовать свой пай. И знала, что муж с этим согласится, его это даже успокоит. (А она ради богатства и власти над домом, мясной и всем имуществом была готова объединиться хоть с чертом.)

Речан услышал, как жена спешит по дорожке к воротам, степенно и сдержанно здоровается с шофером, садится и при полном свете фар уезжает…

В комнате у дочери зажегся свет.

Он спустился в кухню и лег. У него болели голова и сердце. Через минуту встал, чтобы пойти к дочери посоветоваться, что делать, но сразу же остановился, боясь, что она его высмеет. Да он уже и отвык входить к ним в комнаты.

Лежал он долго, даже курить не мог. Вдруг встрепенулся. В доме было какое-то движение. Тут же все стихло, и ему уже начало казаться, что у него просто галлюцинации от головной боли, но шаги раздались явственней. Он испугался. Что происходит? Кто-то забрался в дом? К дочери? Тут он отчетливо уловил, что где-то передвинули стул. Он испугался: что это? Неужели его малышка Эва решила ночью бежать из дому?

Речан вскочил с дивана, хотел вбежать в комнаты, но как-то автоматически завернул в переднюю и оттуда помчался вверх по лестнице на веранду.

Выглянул через окно и быстро протер потный лоб. Двустворчатая стеклянная дверь из гостиной была открыта настежь, на бетонном полу широкой террасы с невысоким барьером стоял рояль, возле него высокий столик для цветов, на котором горела керосиновая лампа с большим абажуром из матового стекла в форме колокола. Лампа светила вовсю, вокруг нее кружились загадочные ночные бабочки и мошки, последние в этом году.

Тут он увидел дочь. Она была в длинном розовом платье, на плечи накинула белый мех. Одной рукой Эва держалась за горло, другой опиралась о крышку рояля и с восторгом смотрела на пижонистого черноволосого юношу в расстегнутом шелковом плаще и широкополой шляпе, который вызывающе манерно садился к инструменту. Казалось, он навеселе. Запрокинув голову, юноша начал играть «Сказки Венского леса». Это был Куки — наверное, он перепрыгнул через забор, а Эва впустила его в дом. Теперь Речан понял, почему она не хотела идти с матерью. Руки у него дрожали от волнения. Ему хотелось плакать. В первую очередь из-за Эвы. Господи, как преданно она смотрит на Куки! Преданно и безвольно! Он осознал, что она вся в него, к несчастью, унаследовала его характер.

Юноша перестал играть, воцарилась тишина. Когда Эва заметила, что ее красивый партнер смотрит наверх в темноту, она тоже подняла глаза к темному небу. Но там ничего не происходило. В головокружительных глубинах царило спокойствие.

Куки вдруг опустил голову, сложил руки, с иронической ухмылкой минуту размышлял, потом начал играть какой-то старинный русский романс.

Когда кончил, вынул из внутреннего кармана пиджака тяжелый блестящий портсигар, с усилием поднялся со стула, вставил сигарету в длинный мундштук и важно подошел к лампе. Наклонился над ламповым стеклом, и на кончике сигареты появился горящий уголек. Над головой у него взлетело облачко дыма. Он глубоко затянулся. В свете лампы его мальчишеское лицо казалось болезненно бледным и потасканным. Неуверенным шагом, словно длинные ноги его не слушались, он вернулся к роялю, сел на круглый стул, повернулся к девушке и, склонив голову, стал наблюдать за ней.

— Как хорошо вы играете, — сказала ему Эва.

Куки тихо засмеялся, театрально повернулся на стуле, прошелся пальцами по клавишам и сказал, махнув рукой:

— Я же играю для вас, мадемуазель Эвичка.

— Спасибо, вы играете действительно прекрасно, словами этого даже не выразишь, — откликнулась она тихо.

— Лучше всего я играю, когда я один, — улыбнулся он самоуверенно.

— Дома? — спросила Эва.

— Тогда я не волнуюсь, — ответил он.

— А здесь волнуетесь? — спросила Эва громче, потому что перед этим ей пришлось прокашляться.

— Перед слушателем я волнуюсь, — сказал Куки важно, — и это естественно. Некоторые музыканты говорят, что, если человек не волнуется, он по-настоящему не сыграет.

Она покачала головой — может быть, догадалась, что он, собственно, пришел разыграть ее, — медленно повернулась на каблуке и шагнула к барьеру террасы, вдоль которого тянулись вьющиеся растения. Она остановилась под веткой дерева, листья которого в свете лампы приглушенно светились, и стала смотреть в сад. Куки что-то колебался, может быть, хотел встать, но передумал и с издевательским видом начал наигрывать известную «Песнь любви» композитора Сука.

Эва облокотилась о барьер. Минуту стояла, несчастно и потерянно глядя на лампу.

— И это вы играете ей? — сказала она вполголоса, когда он кончил.

— Кому? — спросил он.

Эва не ответила, а только ниже склонила голову.

— Как вы узнали?

— Скажите лучше, как ее зовут?

— Клара.

— Вы ее любите?

— Да, — ответил Куки и ухмыльнулся.

— Какая она?

— Красивая, как вы, Эвичка, только очень злая, — рассмеялся он.

Эва недоуменно покачала головой.

— Она совсем не заслуживает этого, — возразил Куки патетически.

— Говорите, вы ее любите… хотя она и не заслуживает этого? — сказала Эва горько. — Почему же любите… того, кто не заслуживает? Вы… — Она вздохнула и опять беспомощно покачала головой. — Ведь красивые люди не должны любить нехороших… Что она может в таком случае дать вам?

— Вы сомневаетесь, есть ли что-то хорошее в такой любви, не так ли? — иронизировал Куки.

Эва кивнула в знак согласия, сложила руки и крепко их сжала.

— Да, есть, — заявил он важно. — Я думал, она не может уничтожить меня. Думал, я достаточно сильный, чтобы не поддаться ей, что она не причинит мне зла, а только еще больше предаст меня музыке. Эту связь я пестовал, как каприз. Но я не знал, что она такая темная, еще темнее, чем я… Я думал, не существует более порочного мира, чем вот этот паланкский, не существует более порочного человека, чем я, но я ошибался… существует и более порочный мир, и даже более порочные люди, чем я. Видите, я говорю так откровенно, что мой отец даже утверждает, что я не в своем уме.