Ладислав Баллек - Помощник. Книга о Паланке

Старый Варга работал на паровом плуге на полях усадьбы, он не знал как следует по-словацки, поэтому казался молчаливым. Он уже в двадцатые годы дрался против адмирала за Будапешт и был одним из десяти венгерских антифашистов в Паланке, которые пережили войну и репрессии.

Самой значительной частью посетителей кафе были сторонники демократов, заведомых победителей на предстоящих выборах. Среди них сегодня были двое из районного секретариата ДП. Они пришли сюда, элегантные и самоуверенные, с Полгаром, первым мясником в городе, и его красавицей женой Нелидой. Может быть, она и не была так уж красива, было в ее внешности и что-то кукольное или детское: слишком круглое личико, слишком светлые волосы, но большие, как будто с чужого лица ярко-синие глаза с густыми и длинными ресницами делали ее интересной.

Все господа за столом наперебой ухаживали за ней, а она отвечала им веселым смехом, каким-то легким, завлекательным, так что всем казалось, что они сидят с необыкновенно приятной и красивой женщиной. В этой компании, собственно, о политике и не говорили. Зачем? За этим столом царило самодовольство, уверенность в своем превосходстве над всеми прочими. Этим господам не в чем было убеждать друг друга, все было ясно, все шло как по маслу. Преимущество было на их стороне. Гости из района разве что могли позволить себе рассказать политический анекдот или вспомнить о каком-нибудь невинном скандальчике в высших политических сферах. У них был свой стиль, свои манеры, они были профессионалы, пустопорожние ресторанные разговоры о политике — это не для них, пусть этим занимается убогая оппозиция. Для политики отведены другие, более достойные места — салоны, еще лучше — уютные, хорошо охраняемые кабинеты, где у стен нет ушей. Политика не делается публично, для улицы остаются улыбки, благородные жесты, когда нужно — респектабельность и даже чопорность. Они пришли сюда, чтобы развлечься, возбудить в людях симпатии своими хорошими манерами, распространять вокруг себя уверенность и спокойствие, доказывая, что все в порядке, все развивается так, как и ожидают присутствующие. Все будет как надо, ибо дело находится в их — то есть в самых верных — руках. Они пришли показать себя, такая уж здесь есть предвыборная манера.

Так что в этот вечер самыми пьяными были спутники доктора Бенко. Они были и самыми оживленными, хотя и не самыми шумными. Мир и его проблемы волновали их больше всех. По мере того как они пили, они постепенно меняли свои позиции, отказываясь понемногу от своих утверждений, чтобы не злиться друг на друга до забвения правил старой доброй ресторанной игры. А те гласили, что, как только прения вступят во второй тур, надо что-то исправить в своих заявлениях, чтобы остальные, боже упаси, не подумали, что наткнулись на упрямца и заядлого догматика, от которого идет одна смута и который портит хорошее застолье.

Сейчас ораторствовал Филадельфи, он уже дозрел и был самым нетерпеливым: у него времени было меньше, чем у других. Он, по своему обычаю, пророчествовал, как Сивилла, вещая, что коммунизм пройдет по всему миру — и тут уж ничего не попишешь, — скоро все они будут одалживать друг у друга портянки. В этой войне человечество упустило последний шанс поумнеть и заслуживает только нашествия татар, Тамерлана, Аттилы — Бича Божьего.

Потом вдруг вспомнил, как любит людей и Паланк с вечно гудящей зеленью, которая его опьяняет и всегда настраивает на то, чтобы выкинуть какой-нибудь фортель, потому что она больше всего напоминает о бренности жизни, нашептывает ему об этом каждую ночь, так что он теряет сон.

Потом Филадельфи начал раздумывать о себе. Почему он стал подонком? И не он один. После бедствий этой войны их целые толпы. После каждого рокового события в жизни людей остаются горы человеческих отбросов. Такое бывает и при менее значительных изменениях в процессе развития цивилизации, даже после любого крупного открытия или технического изобретения, будь то колесо, паровая машина, турбина, ткацкий станок, железная дорога, электричество, самолет, открытие атома и так далее, ему даже казалось, что это случается и после возникновения любой революционной идеи. Человечество, утверждал он, дорого платит за каждое свое достижение. Каждое такое изменение затрагивает огромные массы людей, которые не в состоянии воспринять его как надо. Физически или духовно. И в результате они до конца жизни страдают от этого. Жизнь представлялась ему все более сложной, и не каждому дано к ней приспособиться. Он не видел в розовом свете будущее простых людей, ведь что они будут делать, когда управлять миром будет электричество и всякие хитроумные машины?

Поначалу его слушали с интересом, потом, когда его понесло и он начал утверждать, что ничего не происходит по воле человека, начали возражать, потому что закон доброго и потому длинного диалога обязывает принять в разговоре противоположную точку зрения.

Блащаки вышли на свежий воздух, атмосфера кафе начала им надоедать. Оба были людьми неискушенными, и через минуту им самим стало просто непонятно, зачем их туда занесло, там же просто нечем дышать. Жизнь подобных общественных заведений была для них загадкой. Им казалось, туда кто-то нарочно нагоняет отравленный воздух. Их охватило беспокойство и недоумение: люди такие разные, что же их там объединяет? Эта разность сбивала их с толку — такие люди, как они, естественно, желают с каждым как-то договориться, но это предполагает какую-то большую или меньшую духовную близость.

Недалеко от гостиницы стояла стройная, статная цыганка с младенцем. Возле нее топтался лысый немой парень, который на пальцах объяснял, что хочет взять ребенка на руки. Цыганка отмахивалась от него, но скорее для вида, словно боялась остаться наедине с ним. Она караулила Филадельфи, с которым путалась, чтобы выпросить у него денег на ребенка.

Блащаки обменялись взглядами. Жена передернула плечами и прибавила шаг, чтобы скорее выйти из круга света, идущего от гостиницы, в тень деревьев, и покрепче прижаться к плечу своего мужа.

Они направились к дому, не ведая, что ждет их на пути.

Довоенный Паланк пользовался славой одного из самых веселых городов республики. В нем еще жили нравы старой монархии.

Во времена первой республики Волент Ланчарич любил посидеть в погребках Сквуора, Бабинделли, Храшека или Сунёдья, где по тогдашним ценам за одну крону двадцать геллеров можно было получить литр доброго вина и отменную порцию жареной гусятины с белым хлебом. Но еще больше любил «Чехословацкий клуб» Вытлачила — большой трактир недалеко от городских казарм, где подавали превосходное чешское пиво и проходили традиционные осенние и зимние «посиделки», что-то вроде нынешних чаепитий в пять часов. Там всегда бывало весело, в добавление к пиву и моравским или чешским блюдам играл духовой оркестр — оркестрантами были пятеро сыновей трактирщика. В «Чехословацком клубе» обреталось и одноименное общество, занимавшееся упрочением чешско-словацкой взаимности, заходили и офицеры, по большей части чехи и немцы, а также унтера и даже солдаты.