Ладислав Баллек - Помощник. Книга о Паланке

Теперь он об этом предпочитал умалчивать, но в Паланке были еще такие, кто помнил историю одного футбольного матча. Приехал какой-то прославленный FC [51] FC — футбольный клуб. . Это было незадолго до Венского арбитража, в Паланке поднималась мощная волна шовинизма, так что футбольный матч превратился в подозрительную демонстрацию. И вдруг на глазах у зрителей Волент без всякой на то причины ввязался в драку с жандармом в штатском — к превеликой радости присутствующих он положил его на лопатки и гордо удалился.

С годами Ланчарич излечился от подобного дебоширства. Но когда-то было достаточно, чтобы в его присутствии в корчме вспомнили жандарма, как он сразу так взрывался, что нельзя было понять, о чем он говорит. Бил от злости ногой в стол, швыряя шляпу об пол, просто задыхался от ненависти. Он и теперь не прощал оскорблений, но научился подавлять свой гнев.

Пожалуй, все же он был невезучим. Он ведь и сам толком не знал, почему так задирается, отчего ему так хочется командовать и всюду пускать в ход свои кулаки. И откуда только бралась в нем эта фанаберия? Тут, наверное, и Кохари был виноват, таким он воспитал его доя себя — напористым, неукротимым цепным псом своей бойни, телохранителем сына, себя самого и своей жены.

Многое Волент перенял от своего мастера. Тот, бывало, расправлялся с непокорной вещью, разбивая ее вдребезги. Если ему не поддавалась кость, он бросал ее об пол, в ярости разбивая топором. Это качество проявилось и в Воленте. С ученических лет. Он и с ножами иной раз поступал так же. Если нож ему не нравился, он изо всех сил швырял его в угол или загонял в стол, иной раз корежа стол и раня себе руку. Поначалу он так же безобразничал и на бойне, а позже, когда набрал силу, кидался даже на взрослых мужиков.

Как-то раз, еще в бытность учеником, на ярмарке его лягнул конь. Сначала это его поразило, но в следующий миг он кинулся на лошадь как бешеный, и Кохари потом пришлось возмещать убытки хозяину коня. А однажды подростком он шагал через поле в сильную грозу, убежденный, что ничего с ним не случится, и его ударило молнией. Два дня он провалялся без сознания. Это не прошло бесследно, и в пьяном виде сказывалось. Он говорил потом, что ничего не помнит. Дескать, трахнуло по ногам, и все. С тех пор Волент не прикасался даже к электрическим пробкам, никто не мог заставить его перейти реку вброд или сесть в лодку. В дни наводнений он к реке близко не подходил, словно боялся: а вдруг там что-то произойдет и он не найдет в себе сил прийти на помощь и посрамит честь своего имени, которым так гордился.

Со стихиями он больше в поединок не вступал, ненавистных его сердцу жандармов предпочитал обходить стороной, не пропуская, однако, случая их обругать, а любовниц своих старался менять чаще.

Оставалась мечта о самостоятельной торговле. И вдруг он впервые в жизни влюбился. Раньше у него словно и не было времени для этого чувства, он как будто только сейчас для него созрел. Тридцати с лишним лет!

Вместе с новыми, ранее незнакомыми ему заботами души, которые, как он говорил себе, ему черти накачали, в нем пробудился прежний характер. И только теперь он наконец осознал, что все дебоши, которые он устраивал, проистекали от его болезненной чувствительности и тоски. С тех пор как он начал понимать жизнь, он непрестанно думал о своей участи, о том, что он обойден судьбой. Он — сирота, потерянная душа, зависящая от милосердия чужих людей.

О детстве ему нечего было вспомнить, оно виделось ему разве что в кошмарных снах, а если что и вспоминалось, то его бросало в дрожь, словно в его детские годы не было ни единого солнечного дня, одни только ранние туманные утра, промозглые и сумрачные, когда он должен был вскакивать с кровати, разбитый после вчерашних трудов, и мчаться затапливать котел, а потом промывать кишки в ведрах с ледяной водой. Ох, как же он все это ненавидел! Всю эту суматоху вокруг забивания животных, эту жестокость труда и обращения, грубые нравы мясников, равнодушных ко всему живому! Никто никогда не обращался с ним как с ребенком, в лучшем случае накричат, чтобы пошевеливался да делал как следует, хоть он старался изо всех сил всем и во всем угодить. Сирота, мальчик на побегушках… Кому он объяснит это?

Сложность отношений ему мешает, он не может с нею совладать. Она обессиливает его. Впервые он встретил женщину, перед которой пасует. Волент переживал это как свое поражение, как оскорбительную неудачу. Его пугало, что теперь он не сможет жить привычной жизнью, утратит здравый смысл и остроту ума. Господи, до чего же он раскис! Он и за рулем теперь какой-то сам не свой, и на бойне, да и в торговых делах не такой сноровистый и уверенный, как прежде, теперь он равнодушен ко всему, что еще недавно было первостепенным в его жизни. Ему хочется горько и зло смеяться, когда он вспоминает свою прежнюю молодецкую удаль, свою спесь. Зачем они, если не могут защитить от этой напасти?

Как он ни сопротивляется, Эва (про себя он уже называл ее так) манит его непреодолимо. Не дает покоя! Опытная и хитрая баба! Какое у нее сбитое, ядреное тело! Оно возбуждает в нем неимоверную жажду, которую он не в силах одолеть. Скоро ведь ее цветению придет конец, и она, по всему видно, готовится принять какое-то решение. Даже сопляк Цыги и тот чувствует ее привлекательность и ищет случая, чтобы лишний раз поглазеть на нее. Да, вылеплена она из самого лучшего женского теста. Речан, конечно, никогда не мог справиться с ней: сразу видно, как она изголодалась по настоящему мужику. А теперь еще она осознает, что пора ее проходит. Чувствует, что это последний шанс.

Волент иной раз просто ненавидит ее. Почему она не оставит его в покое? Почему не держится мужа? Почему столь демонстративно дает понять, что у нее кое-что на уме? Зачем кружит мужчинам голову? И он бесится, представляя себе, что Эва может спутаться с кем угодно.

Господи, какой же этот Речан дурак! Разве он не видит, что происходит?! А если видит, почему, господи боже, ничего не предпримет? Ничего-то он не может решить, сдвинуть с места, только стоит всем поперек дороги.

Что они за люди, почему вызывают в нем такие противоречивые чувства? По паланкским понятиям, они относятся к нему неслыханно хорошо, но и он к ним тоже. Что есть, то есть. У него полно всяких планов, он грозится свернуть ради них горы, работает, как на собственную семью. И хотя он вроде бы видит их насквозь, но чувствует, что ничего-то о них не знает. Какие-то они все для него непонятные, непроницаемые, словно он стоит на солнце, а они в тени. Может, они знают его лучше, чем он их. Не понять ему этих словацких горцев, но, случись так, что ему бы пришлось их оставить, это было бы для него равносильно смерти.