Сайра Шах - Мышеловка

— Это… это что-то необыкновенное, — бормочет Тобиас, но Рене машет рукой, давая понять, что он еще не закончил.

— Разумеется, в наши дни, чтобы приготовить должным образом bouillabaisse de qualité [11], мы наложили на природный фактор несколько своих требований. Если быть точным, буйабес должен содержать по крайней мере четыре из шести определенных видов рыбы: скорпена, белая скорпена, барабулька, скат, морской угорь и рыба-солнечник. Cigale de mer [12] и лангуст являются допустимыми, но лишь как дополнительные ингредиенты. Рыбу нужно добавлять одну за другой, в зависимости от ее размера, чтобы каждая из них сварилась идеально.

Он показывает на блюдо, на котором горой выложена средиземноморская рыба:

— А здесь вы видите результат. Это прекрасный пример крестьянского блюда, которое было доведено до статуса высокой кухни. Возможно ли представить себе, что такое изысканное блюдо может иметь столь непритязательное происхождение?

Он опускает на стол свои столовые приборы, с удовольствием делает глоток вина, и я понимаю, что наступил идеальный момент для нашего разговора.

— Итак, было ли у тебя время подумать над моим желанием приехать сюда, чтобы преподавать?

— Я не говорю, что это невозможно, — медленно говорит Рене, — если тебе это на самом деле необходимо.

— Я могу учить англичан, которые не говорят по-французски, — продолжаю давить на него я.

— Англичан… Мне жаль говорить об этом, Анна, но твои соотечественники по-настоящему не хотят того, что предлагаю я. Они хотят развлекаться с приготовлением пищи по поводу праздника, а не потеть часами на коммерческой кухне. К тому же это действительно то, чем ты хотела бы на самом деле заниматься, став матерью?

— Мое материнство, естественно, не будет мешать моей работе, — говорю я.

— Анна, я очень надеюсь на то, что будет мешать, — говорит Рене. — Стать матерью — это очень важно, и ты должна уделять этому столько времени, сколько потребуется.

— Мы нашли тут недвижимость, которая нас заинтересовала, — вставляет слово Тобиас. — Но это находится в Лангедоке. Я пытался подбить Анну открыть там ресторанчик.

Мне показалось, что лицо Рене просветлело.

— Сама идея совершенно безумная, — быстро говорю я. — Место совершенно запущенное и дикое, на вершине горы. Вокруг ничего нет. Оно даже не близко от моря.

— Подумай над этим, Анна. Не знаю, насколько оно того стоит, но я согласен с Тобиасом. Тебе нужно какое-то пространство, какие-то перемены в правильном направлении. — Я чувствую отеческое прикосновение его руки на своем плече. — Когда ты много лет назад написала мне то письмо, я был впечатлен твоей решимостью. Именно поэтому я и предоставил тебе ту стипендию. Анна, ты сможешь сделать все, на что настроишь свои мозги.

***

Мы возвращаемся в Лондон совсем поздно. И, как утверждает Тобиас, даже слишком поздно, чтобы ехать в больницу. Я так устала и так расстроена, что даю себя уговорить. Прошло уже почти три недели с момента рождения Фрейи, а мы еще ни одной ночи с тех пор не провели дома — только пару раз заглядывали на квартиру, чтобы взять чистую одежду и упаковать чемодан для поездки во Францию.

Мы чувствуем себя космонавтами, вернувшимися домой после полета. Странно видеть, что по нашей улице ездят машины, что люди делают покупки в работающем допоздна магазинчике на углу, что жизнь течет в своем обычном русле, несмотря на то, что мы отсутствуем, находясь на какой-то другой планете. Мы покупаем немного свежих овощей, хлеб и сыр и направляемся к себе домой.

Наш коврик за дверью засыпан подарками и поздравительными открытками, которые лежат слоями. В нижнем представлены самые ранние пташки — люди, среагировавшие на первые новости о рождении ребенка. Открытки ядовито-розового цвета с картинками аистов и бодрым тестом: «Поздравляем с девочкой!» Чуть выше находится слой, соответствующий периоду, когда наше молчание заставило подумать, что что-то не так; тон следующих посланий уже не такой уверенный, но все еще вполне оптимистичный: «Мы в этот радостный час верим, что у вас все хорошо…» В верхних же письмах поздравления уже идут вперемешку со смущенным сочувствием. «Думаем о вас…» «Я так рада…» «Мне так жаль…» «Это вам наш особый подарок…»

Ответить на них — для меня это уже слишком. Что я могу им написать? «Спасибо вам за ваш подарок и за вашу чуткость. К сожалению, наша дочь Фрейя никогда не будет в состоянии узнать нас. Поэтому я возвращаю вам ваш…»

В квартире нашей все так же, как мы оставляли: чисто и прибрано. Если исключить плетеную детскую кроватку с ручками в нашей спальне и столик для пеленания в ванной комнате, можно было бы подумать, что мы никогда и не планировали заводить ребенка. Наша прежняя жизнь на месте, все под рукой.

— Пойду посмотрю, что можно по-быстрому соорудить поесть, — говорю я.

Конечно, это только оправдание. В морозильной камере рядами стоят припасенные пластиковые контейнеры с детским питанием, которое я сама приготовила несколько недель назад, на завершающей стадии своей беременности, потому как боялась, что из-за хлопот с ребенком не смогу выполнять самые элементарные вещи.

Но в данный момент знакомый и успокаивающий ритуал приготовления пищи нужен мне больше, чем отдых уставшему телу. Я не собираюсь готовить какие-то изыски: это будет что-то совсем простое из свежих ингредиентов.

Моя кухня представляет собой замкнутый самодостаточный мир, где все идет своим чередом. Сердце ее — это блестящая плита «Лаканш» — аналог плиты «Ага»[13], только французского производства, с любовью изготовленная ремесленниками Бургундии. На крючках вокруг развешана моя batterie de cuisine [14]. У каждой сковородки и любой другой кухонной принадлежности есть свое, строго оговоренное место. На рабочей поверхности рядом с плитой находятся мои разделочные доски и подставки для ножей. На специальной полке рядами выставлены специи. Любую из них я отыщу даже с закрытыми глазами.

Я беру кухонный нож из мягкой стали, который мне подарил мой папа, когда я начинала учиться на повара. Его рукоятка из самшита успокаивающе ложится в мою ладонь. Его точили много лет, и от этого форма лезвия стала похожа на полумесяц, идеально подходя к моему стилю шинковки.

Я начинаю кубиками нарезать свеклу, получая удовольствие от того, как мой нож входит в мякоть овоща, от серебристого блеска быстро мелькающего ножа, от запахов земли из-за сока, которым пропитывается дерево разделочной доски. Обожаю наблюдать за тем, как блюдо обретает форму и собственную индивидуальность. Это моя медитация.

Я натираю свеклу лигурийским оливковым маслом, свежим розмарином и крупной морской солью, после чего ставлю ее в духовку запекаться. Затем я перехожу к сладкому картофелю, обрабатывая его таким же образом, но запекая в отдельной сковороде, чтобы не смешивать цвета.