Сайра Шах - Мышеловка

Когда кухня наполняется аппетитными запахами, я готовлю блюдо из кресс-салата. Его едкий аромат будет хорошо сочетаться с земляной сладостью свеклы и батата. Сверху я добавляю камамбер. Мне давно этого хотелось: я не ела мягкий сыр несколько месяцев.

Я красиво выкладываю кубики свеклы, батата и камамбера поверх кресс-салата, получая удовольствие от контраста цветов. Затем я крупными ломтями нарезаю хлеб с отрубями, укладываю все это на сервировочный столик и везу в гостиную. Кто сказал, что «телеужин»[15] — это сложно? Понятия не имею, почему люди покупают его в готовом виде.

Я застаю Тобиаса на диване за компьютером, где он «гуглит» в интернете социальные службы и уход за неполноценными детьми; лицо у него серого цвета, и выглядит он испуганным.

— Веб-сайты всех социальных служб посвящены тому, как они помогут вам справиться с этим на дому, — говорит он. — А я даже привозить ее домой не хочу.

— Там должны быть какие-то сайты тех, кто ухаживает за больными. Или групп поддержки.

— Взгляни сама.

В интернете, похоже, полно пугающих сайтов от людей, которые отказались от своей работы, чтобы попасть в первые ряды громадной очереди за креслами-каталками. Людей, которым нужно проводить вентиляцию легких своему ребенку каждые двадцать минут и которые работают посменно днем и ночью. Людей, которым угнетающий график ухода за больным близким человеком не оставляет времени и сил на любую иную деятельность. Для кого остальная семья, другие дети, любые формы удовольствия должны отойти на второй план.

Что бы мы ни делали в настоящий момент, наша прежняя жизнь закончилась безвозвратно.

— Но не стоит пока терять надежду, — говорит Тобиас. — Я продолжаю искать сайт, где сказано, как в полночь подкинуть вашего ребенка на порог к Сестрам Благовещения блаженной Девы Марии.

Мы смеемся. Шутки между нами превратились в какие-то наши общие секреты. Никто вокруг просто не поймет, как мы нуждаемся в этом «черном» юморе. Те несколько человек, которым мы рассказали о Фрейе, по-прежнему чувствуют себя скованно и неловко с нами — так ведут себя в компании с родственниками недавно умершего человека.

— Нам нужно оставить ее в больнице. Тогда социальные службы автоматически подключатся сами. Они найдут ей приемную семью. Людей, которые на самом деле смогут дать ей ту заботу, в которой она нуждается. Они платят им за это.

— А что, если они будут плохо к ней относиться?

— Они не будут к ней плохо относиться. Те, кто берется ухаживать за детьми-инвалидами, все без исключения замечательные добрые люди.

Я сижу на диване с молокоотсосом, который мне на время дали в больнице. Он тянет молоко, как искусственный рот, жадно и ритмично и никак не насытится.

— Взгляни на этот сайт, Анна. «Дом ребенка» для младенцев и детей. Он выглядит фантастически.

В этом доме есть бассейн для гидротерапии и «сад чувств», полный всяких растений, разных на ощупь и по запаху. Комнаты оснащены самым современным оборудованием. На фотографиях обитатели этого дома сидят возле бассейна в креслах-каталках с электрическим приводом, с высокими подголовниками, которые поддерживают их обвисающую голову.

— Тобиас, это частное учреждение. Содержание ребенка в таком доме стоит более ста тысяч фунтов в год.

Я опускаю глаза на молокоотсос. В бутылочке меня поджидает большой сюрприз: вместо совсем незначительного количества молока, которое мне удавалось сцедить раньше, она заполнена под самое горлышко.

Я ощущаю счастье и гордость, благодарность и ужас — все это одновременно. Еще одно доказательство того, что я мать, еще одни путы, привязывающие меня к этому ребенку.

***

Когда мы попадаем в больницу, кроватка Фрейи в неонатальном отделении интенсивной терапии, НОИТ, оказывается пустой. Мы в панике: неужели, пока нас не было, с ней произошло что-то ужасное?

Но оказывается, что она просто переехала дальше по коридору в ОСУН — отделение специального ухода за новорожденными. Это означает, что она становится крепче и все дальше уходит от опасности. С точки зрения ухода, это ближе к тому моменту, когда она будет готова к выписке.

Линда, одна из нянечек, говорит, что вчера вечером они пробовали кормить ее из чашки, а «она все ест и ест», так что за минуту съела полную чашку.

Алиса, психотерапевт, показывает мне кое-какие упражнения, которые я могу делать, чтобы помогать Фрейе поддерживать мышечный тонус.

— У деток с церебральным параличом часто бывают очень вялые мышцы, — говорит она.

Волосы у меня на затылке становятся дыбом: впервые при мне упомянут церебральный паралич.

— Мы не любим термин «церебральный паралич», — говорит доктор Фернандес, когда я чуть позже перехватываю ее. — Он не описывает какое-то медицинское состояние — просто собирательный термин, объединяющий в себе ряд симптомов. Но зато это термин, который нам понятен и который мы можем спроецировать в будущее. Возможно, именно поэтому он так не нравится докторам.

Я думаю о том, как буду всю жизнь делать эти бесполезные упражнения, которые все равно никогда не вернут моему бедному ребенку способность осознанно двигаться.

Марта звонит нам каждый день, пытаясь предложить свою любовь и поддержку. Иногда я в настроении отвечать на звонки, иногда — нет.

Я держу на руках свернувшееся вялое тельце напичканной лекарствами Фрейи. Чем больше я думаю о том, чтобы бросить ее, тем труднее и печальнее мне видеть ее и находиться с ней. И тем драгоценнее каждый момент, проведенный с ней вместе.

Мы с Тобиасом сфотографировали ее: никто из нас об этом напрямую не говорит, но оба мы знаем, что это для того, чтобы у нас осталась какая-то память о ней, если нам придется расстаться. Мы уже забрали повязки на запястья, которые завязали ей сразу после рождения, а также каждый клочок бумаги, имевший к ней какое-то отношение, и сложили все это в отдельный файл.

Доктор Фернандес говорит нам, что Фрейя будет готова к выписке через неделю:

— Мы можем подержать ее у себя еще где-то пару недель или около того, если вам требуется время для принятия решения. Но почему просто не забрать ее домой и не порадоваться ей? Сейчас она в самом нормальном состоянии, в каком только может когда-нибудь быть. Если бы вы в данный момент не знали ее диагноза, вы вообще бы не догадались, что с ней что-то не так.

В этом-то, в двух словах, и заключается проблема. Легко говорить о том, чтобы бросить ее, когда ее перед нами нет. Тогда она превращается во Фрейю из медицинских заключений — плохой вариант при любом раскладе. Любить ее, вкладывать свои эмоции — это прямой и верный путь к боли и страданиям.

А затем мы идем к ней под свежим впечатлением от очередного ужасного разговора с медиком, и вот она перед нами — наша красивая, замечательная дочка, пахнущая новорожденным, кожа чистенькая, щечки горят — лежит себе в своей прозрачной пластиковой кроватке в ОСУН. Учитывая все катастрофические прогнозы, разговор о политике отказа от реанимации при таком нормальном ее виде кажется эмоционально просто невозможным.