Сайра Шах - Мышеловка

— Это не обязательно.

Мама набрасывается на меня с ожесточением, необычным для нее.

— Знаешь, она ведь не только твоя , она принадлежит всем нам — Тобиасу, твоему отцу, Марте, даже Кериму с Густавом и той радостной девочке, которая все время слонялась там без дела. И я не хочу, чтобы ты проявляла в отношении нее собственнические настроения.

— Я очень тронута, — говорю я, — но…

— Она тронута! Тронута? Да как ты смеешь быть тронутой! — кричит моя мама. — Мы ведь семья!

***

Дом моего детства остался не настолько неизменившимся, как мне это показалось вначале. Постепенно я начинаю замечать, что, хотя снаружи все выглядит безукоризненно, чуть глубже под поверхностью царит беспорядок. Ножи и вилки свалены в выдвижные ящики на кухне кое-как, шкаф для белья забит до отказа. Я открываю буфет и обнаруживаю, что моя супераккуратная мама хранит там старые газеты.

— Зачем они тебе нужны? — спрашиваю я.

Она обиженно смотрит на меня.

— Просто нужны, вот и все.

В комоде у меня в спальне полно моли, которая медленно ползает по моим детским вещам. И лопает накладки моих шерстяных колготок.

Я вытаскиваю всю эту кипу, стираю то, что еще можно спасти, и укладываю все вещи в герметично закрывающиеся пластиковые пакеты. Каждый новый день я перехожу к следующему шкафу в этом доме.

На дне гардероба в маминой спальне я обнаруживаю портфолио с ее старыми рисунками, еще со школы.

— Мама, они замечательные, — говорю я.

— Это я готовилась поступать в колледж искусств, — говорит она. — Школа Слейд. Знаешь, и меня ведь взяли туда.

— Почему ты мне об этом никогда не рассказывала? Что произошло?

— От меня ожидалось, что я хорошо устроюсь, выйду замуж и заведу детей. Мои родители считали, что для меня гораздо больше подойдет домоводство. Ну и конечно, к тому времени я уже встретила твоего отца.

— Но почему ты никогда не занималась живописью после этого? Просто так, для своего удовольствия, я имею в виду.

— Думаю, это был страх, дорогая. Как только ты что-то наносишь на бумагу, тебя уже можно отнести к какой-то категории. А до тех пор ты можешь быть просто непризнанным гением. Я долгие годы думала, что вот, наступит день, и я продемонстрирую всему миру, какой я великий художник, а потом однажды я стала старой и поняла, что этого никогда не произойдет.

Она аккуратно складывает свои рисунки обратно в портфолио.

— А знаешь, я горжусь тем, что ты сделала карьеру. Я хорошо готовлю, но ты — ты профессионал. В каком-то смысле ты — художник, которым я так никогда и не стала.

Поэтому я сегодня готовлю для нее.

Я накрываю кухонный стол белой льняной скатертью и расставляю ее лучшую посуду и столовые приборы. Она протестует, но вяло. На самом деле ей все это нравится.

Я делаю филе-миньон под соусом с черным перцем — любимое блюдо отца. И несмотря на ее возражения, открываю бутылку очень хорошего бургундского.

— Когда я впервые стала матерью, — говорит она, — я боялась, что буду не в состоянии справиться с этим. Твой отец для помощи мне нанял одну из акушерок. Это был сплошной кошмар: она постоянно уносила от меня моего ребенка. Говорила, что приносить его нужно по расписанию. Не одобряла кормление грудью. О, я много часов провела в слезах, потому что за стенкой кричит от голода мой ребенок, а меня к нему не пускают. Наконец я не смогла больше этого вынести и пробралась туда. Сестра По крепко спала и похрапывала. Я незаметно перенесла младенца к себе на кровать. Я дала ему свою грудь, и он долго сосал и сосал. Именно в этот момент я влюбилась в тебя. Твои глазки были просто очаровательны — как озера, в которые можно погрузиться. Совсем как у Фрейи. Я никогда в жизни не испытывала такой любви. И уже не испытаю. На следующий день я набралась храбрости и уволила эту нянечку.

Мы чокаемся своими бокалами.

— Ты была моей единственной, — говорит она. — Я знала о тебе все на свете. Поэтому я и хотела, чтобы ты узнала, как замечательно быть матерью.

— О, мама, — говорю я, — ничего замечательного в этом нет. Я — плохая мать, а попытки быть хорошей разрушают мою жизнь. Я сыта этим по горло, я злюсь, и я… обижена. Кажется, что все вокруг примирились с тем, что произошло с Фрейей, — все, кроме меня. Даже Тобиас. Но я не могу. Я вижу на улице маленьких девочек с их мамами и чувствую… такую тоску, которую просто не могу описать. У меня забрали кого-то, кого я даже не успела узнать. Это хуже, чем тяжкая утрата: у меня даже нет никаких воспоминаний. Она не такая, какой должна была бы стать, и никогда такой не будет. И лучше не будет — я точно знаю, что не будет. Потому что мы с ней связаны. Я буду страдать так же, как будет страдать она. Она уже никогда не отпустит меня. Но она неполноценная.

Моя мама обнимает меня и держит так же крепко, как делала это, когда я была маленькой. А я так же неконтролируемо плачу, судорожно хватая ртом воздух. Каждое слово дается мне с трудом.

— От деток ожидают, что они будут маленькими… капсулами… с надеждами и мечтами. Смотришь на них и представляешь себе… как будто перескакиваешь во времени… первый день в школе, поступление в колледж, свадьба. Эти мысли поддерживают тебя всю ночь. Смотришь на плачущее личико и видишь… будущего премьер-министра или просто счастливого человека и думаешь, что жизнь у них будет лучше, чем твоя. Это помогает переносить ночи без сна, тревоги и страхи, боль в спине и в сердце, потому что дети — это надежда, это будущее. Фрейя очень славная, но она просто подарок. Она никуда не идет — разве что, может быть, куда-то назад. Не думаю, что я настоящая мать. Я даже не думаю, что люблю ее.

— А теперь послушай меня, мой смешной ребенок. Об этом как раз не беспокойся. — Руки моей мамы сжимают меня, как в тисках. — Твоя любовь к этому ребенку светится во всем, что ты говоришь и что делаешь. Я очень горжусь тобой за то, что ты сделала для нее. Знаешь, от ребенка получаешь только то, что вкладываешь в него. Это и называется быть матерью: не делать все время только правильные вещи и не быть какой-то ужасно святой.

Она отодвигает меня и, держа за плечи на вытянутых руках, внимательно вглядывается мне в глаза.

— Знаешь, я думаю, что тоже была не такой плохой в этом смысле.

Словно в старом крупнозернистом кинофильме я уношусь в детские воспоминания. Я сижу за этим же кухонным столом. Моя мама, только в молодой и красивой своей версии, стоит перед плитой, на которой сковородка с ручкой.

— О нет, только не рыбные котлеты… — хнычу я. — Я их не люблю.

— Ладно. Ты можешь получить свои деньги обратно на входе.

Я озадачена.

— Но… я ведь ничего не платила !

Моя мама триумфально подбрасывает в воздух свою кулинарную лопатку и через два оборота ловко ловит ее.