Сайра Шах - Мышеловка

— Я должна идти, — говорю я. — Я просто заглянула сюда по пути в отделение педиатрической неврологии, чтобы увидеть Фрейю. Кстати, а Тобиас сегодня с ней?

Лизи и ее мать молча смотрят на меня.

Наконец Лизи говорит:

— Об этом я вам и говорила. Это просто чудо. Тобиас уехал. Фрейю выписали.

***

Я подозревала Тобиаса в том, что он завел роман, но на самом деле это я ему изменила.

Я обвиняла его в том, что он не посвящал себя Фрейе, но ушла от нее я.

У меня такое чувство, что мы были в разлуке месяцы и годы, а не какую-то неделю. Перед новой встречей с ним я нервничаю, в животе порхают бабочки, как на первом свидании.

В Монпелье я сажусь на автобус. Я не звоню ему заранее, опасаясь, что он скажет, чтобы я не приезжала.

Он сидит в гостиной рядом с печкой. Фрейя спит у него на груди, возле них стоит пустая бутылочка из-под детского питания. Он выглядит более серьезным, чем мне запомнился. Вокруг глаз у него по-прежнему есть смешливые морщинки, но появились и другие морщины — следы грусти и тревоги. Он, конечно же, утомлен, но это больше, чем просто усталость. Что-то сместилось в его лице. Он взял на себя ответственность.

— Привет.

При виде меня он улыбается, и на мгновение возвращается прежний беззаботный Тобиас.

— Значит, ты все-таки вернулась.

— Я была в больнице, чтобы навестить Лизи. Подумала, заеду, посмотрю, как вы тут.

Лицо его снова закрывается.

— О, да ты же меня знаешь! Как видишь, сижу себе на скалах, греюсь на солнышке с ящерицами.

На какой-то миг все зыбко раскачивается, мы опять на самом краю нового замкнутого круга обид, новых недоразумений. И я осознаю, что это наш последний шанс. Прямо здесь и сейчас наша любовь может сорваться в пропасть и рассыпаться на мелкие кусочки, которые никогда уже не сложить вместе, если только я не нырну и не спасу ее. И в тот же самый миг я вдруг понимаю, что моя любовь к Тобиасу и моей дочери — это самое дорогое, что у меня есть. Она выше гордости, выше счастья, выше надежд и страхов. В моей жизни ее ни с чем сравнить нельзя. Она превосходит все.

И я ныряю. Слова сами срываются с моих губ:

— Но я приехала не поэтому. Я не могу находиться где-то в другом месте. Моя семья здесь. Я была… неправа… когда уехала. Прости меня. Я была в смятении…

После того как я начала говорить, становится легче.

— Я скучала по тебе. Я очень скучала по вам обоим. Это было так, как будто я умерла и оцепенела и была вообще неспособна что-то чувствовать. Я хочу сказать… Я так думала , что долгое время была здесь в оцепенении, пока не уехала, но когда я на самом деле оторвалась от вас обоих, то поняла, что солнце светило мне, хотя и невидимым светом, но я закрыла его для себя раз и навсегда, повернувшись к нему спиной. Я не могла этого вынести. Я не хочу другого ребенка. Я хочу только ее и тебя.

Очень осторожно, потому что продолжает держать на руках Фрейю, Тобиас встает и подходит ко мне. Не опуская ее, он неловко, одной рукой обнимает меня. Я тоже одной рукой обхватываю его, а другой — ее. Мы стоим так втроем очень долго, как мне кажется, пока я не чувствую, что дыхания наши слились в одно.

— Ты не должна извиняться, — шепчет он. — Мы с тобой оба вели себя довольно отвратительно. Перестали разговаривать друг с другом. Мы с тобой оба были в отдельных оболочках собственного несчастья и думали только о себе.

— Я была хуже. Я сбежала от своей собственной дочери. Все время я думала, что следую высоким моральным принципам, и обвиняла тебя в том, что ты не выполняешь свою часть работы, а в конце концов оказалось, что сплоховала именно я.

Тобиас говорит:

— Ничего ты не сплоховала. Ты держала нас на своих плечах недели и месяцы напролет, а я ничего не делал, чтобы поддержать тебя. Так что неудивительно, что в итоге ты выдохлась.

Он осторожно освобождается от меня и передает Фрейю мне на руки. Я сжимаю дочь так крепко, что лицо у нее краснеет, а в том месте, где она касается моего плеча, появляется пятно. Она уютно прислоняется к моему телу, и я слышу, как она посапывает. Когда я немного отклоняю назад свою голову, то вижу полуразмытую картину ее уха и приоткрытого рта.

— По ощущениям она кажется мне самой реальной вещью на всем белом свете.

— Вначале я боялся любить ее, чтобы потом не было больно, — говорит Тобиас. — Но самое забавное в том, что не любить ее было еще хуже. А сейчас я люблю ее так сильно, что это почти невыносимо, потому что я знаю, что однажды она разобьет нам сердца. Но именно это заставляет меня чувствовать связь с жизнью. Это нелегко, но оно того стоит.

— Я люблю тебя, — говорю я. — Мне так повезло, что у меня есть вы оба. Я едва не потеряла тебя. И теперь не собираюсь никуда отпускать.

— Знаешь что, — говорит он, — а ведь «Мадам Бовари» в конце концов все-таки получила финансирование. Функционеры Салли убеждены, что это моя музыка помогла сдвинуть дело с мертвой точки, так что теперь я их «золотой мальчик». Я собираюсь дождаться окончательного монтажа картины, прежде чем даже начну думать о том, чтобы продолжать писать дальше. Но теперь все должно пойти относительно быстро — я должен быть готов вылететь в Лондон в следующем месяце на запись, а потом мне заплатят.

Он ухмыляется. Прежний Тобиас снова на месте; он никуда не исчезал за всеми этими тревогами.

— Готова поспорить, что ты ни разу не удосужился что-то себе приготовить, пока меня не было, — говорю я. — Поэтому я собираюсь приготовить тебе что-нибудь вкусное прямо сейчас.

— Ох, — говорит Тобиас, — собственно говоря, Анна, не могла бы ты просто…

Но слишком поздно. Я уже вошла на кухню. Причем достаточно быстро, чтобы заметить три-четыре знакомых тени, метнувшихся по углам.

— Прости, Анна, я ведь только-только вернулся… ну ладно, вернулся пару дней назад. Но у меня все равно не было времени тут убрать.

Разбитые банки валяются там же, где я их оставила. Моя кухня представляет собой безрадостный хаос из битого стекла, керамической фасоли для выпечки, кукурузной муки, спагетти с чернилами кальмара, меда чайного дерева.

Крысы несколько дней топтались по всей этой разрухе, гадили повсюду, строили свои гнезда из обрывков картона. Одна из крыс захватила себе в собственность банку с «Нутеллой». Вместо того чтобы убежать вместе со всеми, она поднялась на задние лапки и скалит на меня свои зубы. Я застыла на месте, не в состоянии пошевелиться или что-то сказать.

Тобиас начинает бессвязно оправдываться:

— Анна, я знаю, что должен был все убрать. Мне правда искренне жаль, и ты можешь мне не верить, но я действительно очень хорошо справлялся с Фрейей самостоятельно. Она получала все свои бутылочки вовремя. И свои лекарства тоже. Я ничего не путал. Просто руки не дошли убрать… Но мы можем все восстановить. Я привезу еще стеклянных банок, и мы сможем все переделать. Твоя система работает. Через стекло они пробраться не могут. Пожалуйста, не уходи опять.