Мулуд Маммери - Избранное

Джамель прикрыл глаза, так что между двумя рядами ресниц остались лишь маленькие щелочки, сквозь которые взгляд его устремлялся в небеса, видневшиеся за окнами:

— Пока еще нет…

Ученики застыли в ожидании. Обычно, принимая такую позу, учитель собирался с мыслями, чтобы изречь нечто основополагающее. Джамель глубоко вздохнул:

— Или я слепец, или вы ничего не видите?

Беспокойство и волнение постепенно охватывало учеников.

— Если пробил час нашествия Гога, что может помешать ему гореть в геенне огненной? Что может помешать дождям из серы обрушиться на Гога и потопить его кровавым рекам? Чья рука остановит десницу всевышнего, если он решил покарать окаянного, проклятого Магога [95] Гог и Магог — в иудейской, христианской и мусульманской мифологиях два диких народа, нашествие которых должно предшествовать Страшному суду. ?

Речь учителя была прервана скрипучим безликим голосом, записанным на пленку и призывающим на последнюю вечернюю молитву:

— Внемлите голосу добра… Внемлите голосу благочестия…

Каирец встал, чтобы закрыть окно:

— Было время, когда на молитву звал живой человеческий голос.

— От чего исходит запах — от ладана или от сосуда, который его содержит? — спросил учитель. — Ислам не противник технического прогресса. Если речь идет о добре и благочестии, какая нам разница? Пускай даже к этому призывает голос, записанный на пленку! Итак, начнем.

Его ученики расположились на некотором расстоянии позади него. Преклонив колени, они четыре раза поклонились в сторону востока.

— Учитель, — снова начал Буалем, — я помню все ваши наставления. Вы часто говорили нам: шагайте в ногу с веком! Не отдавайте мир в руки безбожников. Так вот, следует ли мне присоединиться к каравану, который отправляется в Сахару, чтобы наблюдать за нечестивцами?

— Разве тот, кто следует по пути, указанному всевышним, нуждается в том, чтобы его подталкивали? Ты должен все видеть, все замечать, быть вездесущим. Это твой джихад [96] Война за веру (араб.). на сегодняшний день.

— Я буду помнить об этом.

— Но главное — в другом!

Джамель повернулся к своим ученикам:

— Подойдите ближе! Брат Буалем направляется в места, подобные тем, где последнему из пророков явилось откровение. Кто знает, быть может, всевышний нарочно посылает его туда? Кто ведает, не установил ли создатель некую тайную связь между пустыней и верой: возможно, для того, чтобы открылась истина, необходима полнейшая пустота и отрешенность. В пустыне же ни одно из злонамеренных ухищрений сатаны не может встать между людьми и всевышним. Из пустыни брат Буалем вернется, проникнувшись видениями тех благословенных времен, когда людям была ведома истина. Мы с нетерпением будем ждать его.

В резном канделябре медленно угасала свеча. На стене, как раз под именем аллаха, золотыми буквами сиявшим на фоне черного бархата, вырисовывались тени учеников, почтительно склонившихся к учителю. Вспыхнул последний язычок пламени, и фитиль с шипением погрузился в расплавившийся воск. В безмолвной тишине, окутавшей их, словно божественный покров, ученики слушали все более взволнованный голос учителя и трепетное биение своих сердец.

— Возблагодарим творца, — говорил учитель. — Но помни, Буалем, люди, к которым ты идешь, очень бедны.

— Аллах наделяет, кого пожелает, без счета, — сказал Буалем.

— Они отличаются смирением.

— Аллах кроток к рабам.

Все ученики знали эту строку.

— Большинство из них невежественны.

— Один аллах всеведущ.

— Не презирай их за это, они последние праведники.

В голосе учителя появилась сосредоточенность.

— Счастливы будут праведники, когда придут последние времена… благословенны те, кто принесет великую клятву. Кто хочет начать?

В кромешной темноте все устремились к нему в едином порыве.

— Зажгите свечи, — сказал учитель.

Они приблизились к нему почти вплотную.

— Клянусь, — молвил Каирец.

Все вторили вслед за ним:

— Клянемся.

— Близок час, — продолжал учитель.

— Близок час…

— Праведность очистит от скверны.

Они поднялись и, плечо к плечу, тесным кольцом окружили учителя. Взгляд Джамеля устремился сквозь окно, которое они вновь открыли, к черной зияющей пустоте, где должно было находиться море. И так как они повторяли одни и те же слова, у них выработался свой особый ритм:

— Мы клянемся…

— Клянемся…

— Вести джихад, как в достославные времена.

— Вести джихад…

— На пути, предначертанном господом миров.

— На его пути…

— Если надо, железом.

— Железом, ядом, тюрьмой, насилием и смертью.

Учитель снова сел. Ученики опять окружили его.

— Учитель, — сказал Буалем, — мне пора идти.

Он уже переступил порог, когда учитель остановил его:

— Помни… Она — неверная… и к тому же — женщина. А женщины — это самое большое искушение, посланное сатаной, который был самым красивым из ангелов.

Джамель помолчал немного.

— Кто с вами еще едет?

— Суад, она из числа твоих приверженцев; Серж, так называемый специалист по нефти, коммунист, который непрестанно насмехается над Христом — наверняка для того, чтобы побудить мусульман так же относиться к своему пророку; Мурад, тоже атеист.

— И берберист [97] Берберы — мусульманские народности Северной Африки, Центрального и Западного Судана. , — добавил Каирец.

Учитель вовсе не был уверен, что кое-кто из его учеников сумеет устоять перед искушением поверить лживым сказкам «Альже-Революсьон», а главное — перед соблазнами века, но в Буалеме он не сомневался. Кажущиеся вполне правдоподобными доводы и сети, расставленные лукавым, скользили мимо Буалема, словно воды реки Аль-Харраша по круглой гальке. Одно упоминание о Марксе вызывало у него отвращение или повергало его в неистовый гнев. В иные, более счастливые времена он ударом меча отмел бы любой аргумент вместе с головой того, кто его выдвигал. Но счастливые времена миновали. Они, несомненно, вернутся, всевышний не может покинуть тех, кто ему предан. Когда-нибудь царствие его придет. И в ожидании этого Буалем жил с лютой ненавистью к нынешним временам, сковавшей, подобно ледяному покрову, его душу.

Он рьяно предавался благочестию. Добродетель ему грезилась беспощадной, омытой кровью, кровью других, но если потребуется, то и его собственной. Он ненавидел жизнь, ибо в ее лоне зарождаются и произрастают желания. Идеалом для Буалема была бескрайняя выжженная пустыня. Однако он не желал быть добродетельным в одиночку. Буалем жаждал смерти, но хотел умереть вместе с другими, всем миром: пускай погибнут люди, собаки, весна, камни на дороге. Воинствующая смерть — вот к чему он стремился: убивают же себя японцы, дабы не уронить своего достоинства. И хотя Буалем никогда не признавался себе в этом открыто, в глубине души он жаждал конца света, возникшего в силу недоразумения средь ледяной чистоты небытия. Чтение Корана и уроки учителя — это было единственное его наслаждение, в котором пока еще он себе не отказывал.