Мулуд Маммери - Избранное

Вот почему он возненавидел Амалию с первого взгляда, сразу же, как только увидел ее в редакции. Она была красива. Она была назареянкой и принадлежала к тем безумцам, что дарят господу сподвижников. Француженка, она чувствовала себя свободно и двигалась с гораздо большей непринужденностью, чем он у себя в собственной стране. Она была средоточием тех темных сил, что населяли его кошмары.

Ибо главное, что раздражало Буалема в этом мире, была красота. Разве не говорил учитель, что из всех искушений, уготованных лукавым, это было самым коварным? Буалем был женат. Он никогда не задавался лишними вопросами до того дня, когда очутился в Алжире. И что же он там увидел? Голые ноги девушек, их бесстыдно торчащие груди, а их смех… Вначале он ходил, не поднимая глаз, глядя прямо перед собой в землю, внутри у него все горело (от негодования, тешил он себя). Но вот однажды вечером, во время урока у Гима, один из учеников рьяно выступил против этих соблазнов, смущавших верующих и пробуждавших у них желания, которые следует обуздывать. Та горячность, с какой он говорил, заставила их понять всю глубину зла, общего для всех, которое мучило каждого из них ночами, и потому все они почувствовали огромное облегчение. Ведь до той минуты каждый считал, что он один обречен на погибель!

То, что они оказались не в одиночестве, преисполнило их исступленного усердия. Все вместе они принялись отыскивать средство, которое заставило бы исчезнуть с глаз долой это кощунственное оскорбление всевышнего, коим являлась девичья красота. Они размечтались об острых лезвиях, прикрепленных к концу оливковых палок, о черном покрывале, которое укроет нескромниц от самой макушки до пят, о специальной полицейской службе, о железных законах. В конечном счете они единодушно сошлись на черной краске, которой следует выкрасить им ноги. Передышка оказалась краткой, а средство обманчивым. Дело кончилось тем, что новоявленные маляры вошли во вкус и стали получать нездоровое удовольствие, прохаживаясь кистью по гладкой коже. К тому же, став черными, ноги девушек не утратили свою красоту, и деготь вместо того, чтобы погасить желание, лишь разжигал его.

Тут братья совсем пришли в растерянность. Ни в коранической школе, ни позже, в средневосточных университетах, которые они посещали, красота не являлась предметом изучения. И когда на улицах Алжира порочный мир открыл ее глазам Буалема, было слишком поздно: в сердце его, в его сознании уже были воздвигнуты барьеры, неодолимые, как предначертание вседержителя.

Газета вышла ночью. На другой день, рано утром, Мураду позвонила секретарша: его просили прийти в редакцию к одиннадцати часам, назначено совещание редколлегии, его присутствие обязательно.

Когда в одиннадцать часов Мурад вошел в маленькую комнату, все уже были в сборе.

Камель повернулся к нему:

— Звонили от руководства по поводу твоей статьи. Там от нее не в восторге, собираются направить нам письмо, поэтому, пожалуй, лучше заранее приготовить ответ. Я предлагаю всем вместе послушать сейчас статью.

Перед Суад уже лежал номер «Альже-Революсьон». Она открыла его:

— Заглавие вам известно: «Переход через пустыню» (притча в трех картинах).

Голос Суад звучал невыразительно. Она уже прочитала статью и не испытывала воодушевления.

«Каравану понадобилось более семи месяцев, чтобы пересечь пустыню, ибо путь ему преграждали солнце, гиены, гадюки, всевозможные лихорадки, постоянная жажда, а иногда и голод — все это замедляло его продвижение вперед. Как обычно бывает в таких случаях, впереди шагали герои. Вдохновенные и одинокие, они целыми днями боролись с бесконечно возникавшими на их пути препятствиями, а ночами считали звезды.

Итак, шедшие впереди — бесстрашные, но беспечные герои — падали, погибая, а тем временем позади них плотно слипшееся стадо задыхалось в своей шерсти под палящим солнцем, ревностно следя при этом за тем, чтобы ряды его оставались сомкнутыми. Так уж положено судьбой: герои умирают молодыми и одинокими. Бараны, правда, тоже умирают, но герои не раздумывая бросаются навстречу смерти, сгорая, подобно сбившимся с пути метеорам, а бараны цепляются за жизнь до последней капли крови.

Время от времени в гуще каравана рождались дети, которых матери, крепко запеленав, привязывали к спине, чтобы освободить себе руки, а также для того, чтобы запечатлеть неизгладимую боль на маленьких, плохо кормленных тельцах, с детства приучить их к путам и таким образом навсегда отвратить от героизма.

Кроме того, необходимо было отбить у них вкус к независимости и одиночеству. Для этого матери услужливо протягивали им свою грудь всякий раз, как представлялся случай. Чутье подсказывало им, что маленькие мужчины, приученные к теплу груди, не смогут впоследствии обойтись без стадного тепла. Число тех, кто с воплями кусал грудь, было ничтожно. Матери знали, что большинство из них умрет рано, кое-кто доживет до отроческих лет — это и есть будущие герои. Как знали и то, что рассчитывать на них нечего: они потеряны заранее. Но, по счастью, оставалась основная масса других, тех, кто состарится, повинуясь стадной тяге к теплу.

Давно уже (а некоторые говорили, что очень давно) караван шел по пустыне, иссушенной зноем небес и бесплодием дюн. Караванщики обматывали себе ноги тряпками, а головы — длинными оранжевыми шарфами — получался оранжевый тюрбан (никто не знал, кем был выбран этот цвет, но все готовы были скорее умереть, чем взять другой).

Герои впереди тоже были оранжевые. Караван часто терял их из вида, и тогда караванщики ускоряли шаг, чтобы не отстать совсем, ужасаясь при одной только мысли о том, что могут осиротеть до срока. Тем более что герои, занятые поисками дороги, расчищают ее или прокладывают заново, а иногда и просто считают звезды, никогда не оглядываясь назад.

Их группа, и так уже поредевшая, уменьшалась с каждым днем. Герои шли на бесполезный риск, они играючи относились к отпущенному им времени, не считались с препятствиями. (Герои вообще никогда ни с чем не считаются: они не умеют считать или ошибаются в расчетах). Поэтому они бежали слишком быстро. Большинство из них побросало в пути свое имущество, так что шли они без всего, только с оружием в руках и лихорадкой в крови.

Часто они исчезали за горизонтом, но караван находил их след по останкам, которые словно вехи указывали путь и отвлекали гнавшихся по пятам шакалов.

Мало того, что приходилось выбиваться из сил, догоняя героев, надо было еще по возможности спасаться от миражей пустыни, если уж нельзя было разрушить их злые чары. Но, сколько бы они ни предупреждали друг друга после каждого такого видения, погонщики верблюдов всякий раз готовы были вновь поверить в обман, вкладывая в эту веру всю силу своих несбывшихся желаний. И в конце концов их постигало чудовищное разочарование (по силе равное надежде, которую они вкладывали в ожидание), и потому мужчины начинали кричать в голос, а женщины с воплями катались по земле. Около дюжины из них, с детьми на руках и с улыбкой на губах, уже раскрытых навстречу прохладе вод, поплатились жизнью за то, что позволили увлечь себя райским видениям. В тот миг, когда голубые озера, все еще стоявшие у них перед глазами, превращались в поверхность, покрытую опаловыми кристаллами соли, они тихонько опускались на землю, ребятишки выскальзывали у них из рук, но улыбка на губах оставалась и не исчезала до самого конца. Верблюды перешагивали через их тела и шли дальше.