Мулуд Маммери - Избранное

Дел у караванщиков было много. Днем им приходилось защищать свои оранжевые головы от солнца, ночью — ограждать себя от ледяного холода. Вслух они сетовали при виде того, как горстка героев на горизонте тает, подобно шагреневой коже; втайне же они изыскивали наиболее надежные и не слишком заметные способы избавиться от последних из них, как только удастся добраться до оазиса. Самые хитрые говорили, что достаточно будет предоставить героям самим попасть в расставленные безмятежным спокойствием мирной жизни жестокие ловушки; политики предлагали окружить их почетом, осыпать драгоценностями и (кто знает, как далеко может завести героя тоска по геройству?) повесить им на шею красивую золотую цепочку… Красивую, но достаточно крепкую. А самые расточительные высказывали пожелание, чтобы они кормились за счет государства.

Ну а пока противоречие оставалось в силе: герои были нужны, дабы расчищать путь к оазису, однако потом им следовало умереть, чтобы можно было, наконец, остаться в своем кругу и спокойно вздохнуть. Ибо в данный момент дышать было нелегко: им все время приходилось торопиться, чтобы поспеть за героями. Они по горло были сыты этой эпопеей. Все это грандиозное величие не радовало глаз, пригибало к земле, истощало желудки, чаще наполненные ветром, чем густым супом. Все неистово жаждали добраться до оазиса, потому что там всякому величию конец: пальмы лишают смысла любую выспренность; под пальмами говорить следует тихо, в думах залетать невысоко, в желаниях — недалеко, к тому же каждую минуту надо сражаться с комарами.

Когда стражи на крепостной стене заметили вдалеке в солнечных лучах облако оранжевой пыли, следовавшее за караваном, они затрубили в длинные трубы, которыми обычно пользовались, чтобы ознаменовать возвращение прославленных воинов или поднять тревогу (трубы были одни и те же). Решено было расширить одни ворота города, чтобы караван мог войти, и наглухо закрыть все другие. Назначили торговцев, которые должны будут заняться выгодным обменом в интересах города, проституток, в обязанность которых входило заполнить досуг караванщиков, и главным образом героев, дабы получить таким способом обратно добро, которое поначалу придется дать пришельцам, и самого красноречивого судью, а иными словами, самого ловкого, умеющего отстаивать одно, а если надо — другое, в зависимости от обстоятельств, расположения духа и собеседника.

Караван встретили с танцами. Звуки флейт и гобоев заглушали звонкие поцелуи, запечатленные на обожженной коже. Ступни обнаженных ног топтали зеленые лужайки. И вскоре сады, расположенные в непосредственной близости от Южных ворот, превратились в поля красной глины, где прохаживались верблюды. Это были неизбежные потери, однако местный министр финансов заранее с точностью подсчитал общую сумму убытков и включил ее, увеличив впятеро, в стоимость тех товаров, которые будут проданы каравану.

Тем временем караванщики ели, пили и блудили в подвалах, прохладу которых им продавали, причем все, за исключением небольшого числа героев, горстка которых уже уперлась в противоположную часть крепостной стены, где они искали брешь. Герои, казалось, и не заметили, что караван прибыл на место, и когда их спрашивали о цели столь долгого пути, они отвечали, что она далеко, за горизонтом. Кое-кто из караванщиков плел нити заговора, намереваясь предать их смерти, как нарушителей порядка и опасных безумцев. Жители оазиса воспротивились такому варварскому обращению и, дабы вернуть заблудших на путь истины, направили к ним самых искусных блудниц. Через несколько дней последние герои возвратились успокоенные и довольные: это спасло их от неминуемой гибели.

Надо было устраиваться на жительство. Это оказалось не так-то просто, как представлялось в пустыне. От прежних героев уцелела всего лишь горстка, они бродили по узким улочкам, бледные и потерянные. Очень скоро чересчур жирная пища, которой набивали их желудки, привыкшие голодать, слишком красивые девушки, оказывавшиеся у них под боком, хотя они их не звали, комары, воздух, напоенный теплом, — все это размягчило их нервы и волю. Они начали умирать без всяких на то причин, а самые безрассудные уходили из оазиса. Их останки отнимали у шакалов в дюнах и водворяли на цветущем кладбище, заложенном специально для героев.

Огромная пустота возникла вследствие этого в караване — ее поспешили заполнить эпигоны. Быстрота, с какой произошла подмена, поразила некоторых жителей оазиса; эпигоны стали рассказывать, что перед смертью герои дали им поручение исполнить их волю, и что лист этот они ревностно хранили где-то в тайниках, как святая святых.

Поначалу у эпигонов дух захватило — с непривычки. Они пошатывались, точно пьяные: не привыкли к морской качке, а в раю покачивало. Но потом взяли себя в руки, к тому же воспоминания о прошлых лишениях обострили восприятие нынешних радостей, и та неистовость, с какой они спешили насладиться жизнью, приводила в восхищение даже коренных жителей оазиса. Однако довольно скоро они почувствовали, что к их забавам прикованы тысячи взоров, исполненных зависти, жажды и желания убить.

Тогда они стали искать способа притупить остроту взглядов или отвести их от себя. Тут же объявились люди, которые сказали, что они знают такой способ. Их решили испытать — успех превзошел все ожидания. Эпигоны создали из этих чародеев корпорацию патентованных специалистов, оплачиваемых и презираемых, которых стали называть идеологами.

Между тем способ был весьма прост. Народ, утверждали чародеи, жив не только хлебом, но любит еще и сказки, следовательно, надо изобретать их для него. Одну — чтобы утешить, другую — чтобы одурачить, но караванщики не склонны были к излишним рассуждениям. Самые циничные уверяли, что, как там ни говори, народу, в сущности, все равно, что иметь, лишь бы иметь.

Идеологи всюду стали повторять на все лады, что герои погибли ради эпигонов, что эпигоны и есть истинные Моисеи-спасители, что это благодаря им караван пересек пустыню и только благодаря им зрели хлеба, били источники, падала манна небесная и вставало солнце. Решением верховного совета пропаганда всякого инакомыслия была объявлена противозаконной и подлежала строгому наказанию. Кто-то внес предложение ввести столь же обязательное верование. Однако верховный жрец возразил, заявив, что контроль в этой области представляет определенные трудности. Он заявил, что имеет уже опыт, и добавил, что в таких не первостепенной важности сферах, как мышление, бесполезно, а вернее, даже опасно вводить те или иные законы. Пускай народ думает, что хочет, лишь бы это оставалось в секрете.

Так народ стали держать про запас, ради особых случаев — таких, как защита границ, касса взаимопомощи, торжественные шествия. Идеологи неустанно кричали о том, что только переходы через пустыню и апокалипсисы или же еще эпохальные символы достойны его, потому-то к нему и взывали, дабы обеспечить исходное сырье для одних и способ самовыражения для других.