Мулуд Маммери - Избранное

Люди сами спешат в загон, чтобы занять свое место в стаде! У них есть удостоверение определенного цвета с номерами, печатями, и подписями, и датами. Так-то уж они не рискуют ускользнуть; с талончиком, удостоверением, ярлыком они пронумерованы, разложены по полочкам и вставлены в рамку. Им не нужно нести груз обременительной свободы.

До чего ж они надоели мне со своей пропагандой! Входи в ППА [34] ППА (Parti du peuple algérien) — Партия алжирского народа. , если хочешь свободы для своей страны. Или ты согласен быть рабом? Иди в ЮДМА [35] ЮДМА (Union Démocratique du Manifeste Algérien) — Демократический союз алжирского манифеста. , мы получим независимость постепенно, не форсируя ход событий. Вступай в коммунистическую партию: научная теория, эффективность гарантированы; национализм — это преходящее заблуждение либо смертельная болезнь. Присоединяйся к Улема [36] Улема — ассоциация мусульманской интеллигенции. , возвращайся к чистому исламу, вне которого ты осужден на этом свете до того еще, как будешь проклят на том. А ну-ка, подойди поближе! Иди сюда! Посмотри, какой красивый ошейник из медных блестящих гвоздей. Ну-ну, иди! Просунь свою шею в круглый ошейник, не бойся! Это не больно. И потом, ты же не один. Оглянись вокруг и сосчитай шеи без ошейников, это можно сделать быстрее, чем пересчитать пальцы на руке.

Знаю, что ты хочешь сказать. Прежде всего, чтобы, как всегда, упростить, ты и меня поставишь в загон, приклеишь ярлык: мелкобуржуазный анархизм! И готово. Потом станешь говорить мне о героизме, не о героизме профессионалов, конечно, а о героизме скромных героев, безымянных, тех, что без сабли и кокарды, о героях, которые сами не ведают о своем геройстве. Как будто героизм — это не средство компенсации, вроде опиума или бога. От остальной черни, среди которой они действуют, героев при жизни отличает только большая степень бессознательности или бесчувствия. Небывалые размеры и блеск они приобретают лишь потом, когда существа посредственные, пришедшие после них, тысячами, миллионами множатся в своей посредственности или просто устают от нехитрого счастья, пытаются приобщить свои безумные мечты к памяти предков, предпочтительно наиболее кровавых, и, чтобы вынести серость настоящего, выдумывают блеск минувшего!

Берегись! Культура — она ведь ни на чем не держится. Это лишь тонкий и ломкий налет на прочном фундаменте варварства. Нельзя дуть на него слишком сильно! Достаточно нескольких дней, чтобы медленно воздвигаемое строение ясности, разума, гуманности рухнуло. Еще немного, и ты, подобно всем, станешь участником пляски — либо в узком кругу тех, кто играет на барабане или на скрипке, либо среди великого множества тех, кто надрывается на танцплощадке и двигается только в такт.

Участники бала кажутся смешными паяцами лишь тому, кто глядит на них издали. Но как только ты входишь в толпу, ты сразу же становишься участником пляски, начинаешь с того, что пытаешься уловить ритм, а кончаешь исступлением и уже не замечаешь безумных отблесков во взглядах других, потому что у тебя в глазах такие же.

Пока еще ты в самой начальной, любительской стадии, когда в смешанных туманах обмана, бегства, поисков символов и эмблем рождается легенда. Но если ты не будешь сопротивляться, ты вместе с другими скоро перейдешь на высшую ступень, когда глаза закрыты, чтобы не видеть или видеть все в голубом свете, — ступень намеренного искажения событий, их эпохального возвеличивания и артистического маразма. Знаешь, скоро будет рождаться слишком много поэтов, этих изысканных, узаконенных обманщиков, певцов гармоничного вранья. Платон изгнал их из города. Хватит того, что народ укрощают. Пытаться сверх того еще и одурачить его, убаюкать, добавить к жандарму шарлатана — значит презреть в народе самого себя, ибо это значит презреть саму человеческую сущность. Я знаю, Платон делал вид, будто не ведает, что людей обман привлекает больше, чем истина, и знаю, что бывают такие обездоленные эпохи, когда толпы взывают к басням, как иссохшая земля к росе.

Что поделаешь! Для умов высокого полета достаточно холодного веяния разума. Они не поддаются смутным побуждениям инстинкта, равно как и соблазну общепризнанных истин, вбитых в сознание, как клинья в дубовое полено…»

Башир запечатал письмо, включил «Телефункен». Приемник застрекотал:

«Силами порядка обезврежено тридцать мятежников…»

Резким движением Башир Лазрак остановил журчание голоса. С исчезновением островка приглушенного света, окружавшего приемник, темнота стала еще плотнее.

Политика… Это, может быть, и смешно, но, когда игра заходит слишком далеко, «Франция-5» насчитывает трупы десятками, и это подхватывают все радиостанции мира.

В дверь тихонько постучали. Конечно, вернулась Клод. На этот раз он просто выставит ее вон.

Он рванул дверь, чуть не сорвав ее с петель. Маленький, тщедушный подросток, угреватый, с непомерно большой головой, прижался к стене, на нем было старое, слишком широкое пальто до щиколоток. Вид неуклюжий и в то же время решительный. Галстук. Начищенные ботинки. Мелкий служащий, небогатый и аккуратный.

— Доктор Лазрак?

— Да, это я.

— Простите, что беспокою вас… Но дело срочное. Можно войти?..

Он проскользнул за хозяином, прежде чем тот пригласил его.

— Меня зовут Арезки. Мой дядя всадил себе пулю в ногу… из охотничьего ружья… Да, оно было заряжено пулями… На кабана.

— Пуля в ногу… на охоте за кабаном?.. — сказал Башир.

— Правда, это немножко далеко отсюда, четырнадцать километров. Но у меня машина.

— Четырнадцать километров? А других врачей нет?

— Нам о вас говорили… Рамдан, учитель, знаете?

Маленький служащий, робкий, но решительный, дергал пуговицу своего пальто.

— И потом, нам нужен врач-мусульманин, обязательно!

Часы пробили половину. До начала комендантского часа оставалось всего тридцать минут. Башир вошел в ванную, побрызгал на себя духами, раздвинул шторы, чтобы посмотреть, не слишком ли много патрулей на улице.

— Учитель сказал: «Доктор Лазрак не откажется выполнить свой долг врача и алжирца».

Маленький служащий перестал теребить пуговицу и посмотрел Баширу в глаза. Башир подумал: «Если я впутаюсь в это дело, я уже никогда не буду принадлежать самому себе». Он резко поднялся.

— Видишь ли, брат, сейчас половина десятого. Мы не успеем даже доехать туда. Но я дам тебе рекомендацию к моему коллеге.

— Доктор, если бы вы сами…

— К сожалению, брат, сам я не могу.

Маленький служащий покраснел, встал.

— Тогда ничего не поделаешь. Спасибо и на том. И… Извините за беспокойство.

Он выскользнул в полуоткрытую дверь и, прежде чем спуститься по лестнице, огляделся в коридоре по сторонам.