Мулуд Маммери - Избранное

— Скоро ночь, женщины, — сказал он, — пора домой.

И продолжал свой путь, как будто ничего не заметил. Вскоре он исчез за вершиной холма.

Фарруджа поднялась.

— Ты не дала ему лепешку, — сказала Смина.

— Ты ничего не сказала ему, — сказала Фарруджа.

— Он очень худой.

— Где-то он будет сегодня спать?

Фарруджа подобрала корзинку с лепешкой и кускусом, сверху положила маленькую вязанку хвороста, переплела косы, и они начали взбираться по крутой тропинке, что, петляя, вела к Тале.

Два года назад, когда Али пришел в его кабинет сказать, что уходит в горы, Башир не очень поверил в это. Али смотрел на него своими черными глазами большого ребенка. Под конец он встал, такой решительный и серьезный.

— В общем, прощай, брат.

Голос его дрожал. На глазах были слезы. Вскоре Башир узнал, что Али присоединился к IV вилайе, около Блиды, в горах Шреи.

— Значит, ты хочешь винтовку, и все тут?

— Да, я хочу винтовку.

— Винтовку?

Лейтенант Хамид улыбался. Али не знал, сердится он или забавляется.

— А что ты будешь делать с винтовкой?

Лейтенант засмеялся. Али тоже засмеялся.

— Ложись!

В небе громко раздавалось глухое и добродушное урчание большой стрекозы. Попадая в полосу света, стрекоза искрилась фейерверком маленьких металлических солнц. Под определенным углом лопасти винта неожиданно сверкали, словно лезвие сабли. Лейтенант ткнул голову Али в землю. Али удивился, почему этот грациозный, весь в блестках танец насекомого, опьяненного солнцем, был до такой степени опасен. В передней части вертолета можно было различить двоих людей.

— С хорошей винтовкой…

Лейтенант Хамид не ответил.

— Почему в них не стреляют?

— О! Да… ты задирист! — сказал лейтенант.

Оба рассмеялись. Они не отрывали глаз от насекомого, жужжавшего в солнечных лучах.

— Они никогда не опускаются слишком низко… Из-за твоей винтовки. Но видишь ли, даже и тогда…

Он прикрыл левый глаз, согнул указательный палец на спусковом крючке воображаемой винтовки.

— Пам! Он взрывается… Падает штопором… И тебе не остается ничего другого, как идти подбирать оружие.

— Если мне дадут винтовку…

— Да, если тебе дадут винтовку, ты выстрелишь, собьешь вертолет вместе с двумя парнями, двумя автоматами и… Через полчаса появятся самолеты и пустят в расход весь наш отряд: девять человек, девять винтовок… не считая всего остального.

Стрекоза несколько минут шарила над мертвыми, изнемогающими от солнца горами, потом, набрав высоту, нырнула в сторону Блиды. И вот уже в опустевшем на мгновение небе опять медленно закружили голодные вороньи стаи.

Хамид и Али вышли из пещеры. Лейтенант резко обернулся к Али.

— А кто мне докажет, что ты не из полиции, что ты не служишь во Втором бюро [46] Второе бюро — французская разведка. , что тебя не купили, что ты не предатель, не вражеский шпион?

— Вот мои документы, — сказал Али. — Я родился в Тале. Мне двадцать лет.

Али видел, что лейтенант уже не слушает его.

— Ладно. Ты ел?

— Да, как раз перед тем, как прийти.

— Тебе повезло. И пил тоже?

— Да, конечно.

— Вот это да!.. И с женой спал… Как раз перед тем, как прийти… разумеется.

— У меня нет жены.

Подошел высокий смуглый парень.

— Что будем делать с ранеными, лейтенант? Бинтов, вы знаете…

— Они жалуются?

— Нет, но им плохо.

— Нужно эвакуировать их сегодня ночью. Найди мне добровольца.

У лейтенанта был толстый живот, ребята из отряда смеялись: как у буржуя. Разговаривая, он имел привычку засовывать большой палец за ремень.

— Ну-ка, поди сюда, давай поищем тебе винтовку.

Смуглый засмеялся. «С чего бы это?» — спрашивал себя Али.

Они поднялись на гребень, и перед их глазами открылась долина Блиды. Вся в прямых линиях: дороги, границы помещичьих полей, ограды из сосен, просто сосны, деревни. Стрекоза превратилась уже в едва заметную точку на горизонте.

С аэродрома Буфарика поднялся самолет.

— Видишь?

— Да.

— А что ты видишь?

— Долину Митиджа.

— А что ты видишь в долине Митиджа?

— Виноградники, фермы… полно виноградников и полно ферм.

— И еще полно вражеских солдат, полно винтовок, пулеметов, гранат, автоматов, самолетов, стрекоз, камер для пыток, тюрем. У нас оружия нет. Вот уже шесть месяцев, как мы не получали и пистолета.

Лейтенант посмотрел Али в глаза. Он стал вдруг серьезным и будто печальным.

— А там полно винтовок. — Он показал на Митиджу: — Если хочешь достать винтовку, за ней надо идти туда. Пойдешь, когда захочешь.

Лейтенант сунул палец между толстым животом и портупеей и удалился тяжелой раскачивающейся походкой.

Али снова спустился в Блиду… А через неделю вновь поднялся в Шрею… с отличным автоматом!

— Вот это да! — сказал лейтенант.

В воздухе пахло ладаном… или то были первые цветы? Башир удивлялся, что не слышно цикад среди деревьев. Светило солнце, солнце весны, заблудившейся где-то в феврале. Давно уже Башир не ездил по этой дороге на Тизи-Узу. Сначала он хотел свернуть на окольную дорогу, через Палестро и Куиру. Но это значило просто выдать себя: «дё шво» [47] Марка французского малолитражного автомобиля. с номером врача на горных дорогах… все равно как если бы прямо сказать им: я еду к Амирушу.

Но в общем-то он сам удивился, что все произошло так просто. Он никогда не думал, что сможет так легко оставить Клод, Рамдана, алжирскую гавань, а главное — оковы мелких обыденных привычек, подленький комфорт легкой жизни. Нет, конечно, это не из-за служащего: раз он не заговорил в первую ночь, он так ничего и не скажет. И не из-за Клод. В глубине души он прекрасно знал, что когда-нибудь это кончится именно так. Если поразмыслить хорошенько, Башир вынашивал в себе это решение уже давно… с самого начала. Только оно могло распутать все его противоречия, найти выход его порывам, помирить наконец его жизнь с его сердцем. «Дё шво» тихонько, но упорно, километр за километром, одолевала асфальтовую ленту дороги.

Приехав в Талу, Башир больше всего боялся излияний и этой способности горцев сразу же завладевать вашей жизнью, будто она в равной степени принадлежит и им, их способности располагаться в вашей жизни, как у себя дома, судить вас, оценивать и — в конечном счете — осуждать. Любая малость считается в Тале событием, а уж возвращение блудного сына после десяти лет отсутствия питало бы здешнюю хронику месяцев десять. О нем говорили бы на площадях, у родника, на улице, на вечерних сходках у огонька. И вскоре все всегда знали бы о нем ничуть не меньше, чем он сам. Но, видно, война многое изменила. Когда впервые после десяти лет он появился на площади Ду-Целнин в своем европейском костюме, слишком хорошо сшитом и потому казавшемся ему непристойным, он ждал, что парни будут шумно его приветствовать, что ему придется выслушать неизбежные нравоучения из уст мудрых стариков, что детвора бросится к нему шумной гурьбой… Встретили его с вежливым и, как показалось Баширу, даже натянутым безразличием.