Нина Воронель - Глазами Лолиты

Когда он последний раз говорил с Инес по телефону, он намекнул, что приедет очень скоро — вот-вот. Так и сказал: вот-вот. И после этого исчез. Инес ждала-ждала его звонка с датой приезда и номером рейса, но телефон упорно молчал целую неделю. Через неделю Инес подавила свою девичью гордость — именно так она сказала Габи: «девичью гордость», я чуть не лопнула от смеха! — и сама ему позвонила.

Телефон долго не отвечал, а потом вступил механический голос и сообщил, что он отключен. Инес не поверила своим ушам — что значит «отключен»? Где же теперь искать пропавшего Юджина? И срочно вызвала Габи, на английский которой она полагалась больше, чем на свой. Габи внимательно выслушала короткую американскую речь голоса и подтвердила, что телефон и впрямь отключен.

И тут у Инес окончательно поехала крыша. Она залегла в постель носом к стене, отменила всех учеников и объявила голодовку. Поскольку Габи решительно отказалась принимать участие в этом безумии — так она назвала поведение Инес, — получалось, что голодовку она объявила мне. Срок голодовки не был обозначен, прошло два дня и никакой перемены не намечалось. Я вернулась из школы и заглянула в холодильник, там было совершенно пусто. Это было черти что — я ведь голодовки не объявляла, и мне по-прежнему хотелось есть, даже если Юджин от нас сбежал.

Нужно было действовать. Я вытащила у Инес из сумки пятьдесят шекелей — деньги она, слава Богу, не выбросила, а ведь могла! — и отправилась за продуктами. Я взяла сумку на колесиках и пошла мимо автобусной станции к привокзальному рынку.

Хотя уже кончался октябрь, было все еще жарко. И тут мне было видение, может, от жары, может, просто так, а может, от голода! Да, да, именно видение — я вычитала это выражение в книге про одну французскую девушку, которой было видение, чтобы она спасла Францию от врагов. А мне было видение, чтобы я спасла Инес, — задача, конечно, не такая грандиозная, но все-таки гуманитарная, если я правильно употребляю это слово.

Видение случилось, когда я завернула за угол на улицу Левински. Я остановилась у светофора, чтобы переждать поток автобусов, и вдруг на противоположной стороне увидела Юджина. В грязном картузе и рваной рубахе он сидел на грязном тротуаре среди ларьков с орешками, а рядом с ним стояла тарелка с разноцветными монетами, серебряными и медными. Наверно, это было видение, иначе я бы не могла на таком расстоянии рассмотреть монеты в тарелке.

Я ахнула и рванула на ту сторону. Я так стремительно туда бросилась, что чуть не попала под огромный междугородный автобус, сворачивающий к автобусной станции. Автобус истошно загудел и шарахнулся вбок, другие автобусы тоже загудели и остановились. Я хотела юркнуть между ними на противоположную сторону, но вовремя заметила, что на меня надвигается полицейская девушка в пилотке и голубой рубашке.

Я попятилась, стала столбом возле светофора и уставилась в глаза полицейской девушки самыми честными глазами, какие только могла изобразить. Она отвернулась от меня и прошла мимо. Когда автобусы проехали и зажегся зеленый свет, никакого Юджина среди ларьков уже не было. Там сидел с тарелкой мордатый мужик в бухарской тюбетейке, нисколько на Юджина не похожий.

Когда я с трудом втащила сумку с продуктами вверх по лестнице, обдумывая, как получше приготовить курицу, в квартире было тихо. Я заглянула в комнату Инес, она лежала с закрытыми глазами в той же позе, в какой я ее оставила. Я решила не мудрить, а просто сварить курицу в кастрюле, добавив туда картошки и морковки, в надежде, что получится вполне съедобный суп.

Взгромоздив кастрюлю с курицей на плиту, я опять вошла к Инес и сообщила — не ей, а куда-то в пространство:

«Представь, я только что видела Юджина». Она так и подскочила:

«Где? Где ты его видела?».

«На нашем рынке. Он сидел возле ларька с орешками и просил милостыню».

«Что ты мелешь? С какой стати Юджин будет просить милостыню?».

«А почему бы нет? Он и в Чотокве…» — начала было я и прикусила язык, ведь это была наша с ним тайна!

«Что он в Чотокве?» — насторожилась Инес.

Чтобы поскорей замутить ей мозги, я стала нести несусветную чушь:

«Мне кажется, Юджин уже приехал в Израиль, но не хочет у нас показываться, пока не устроится как следует».

«Пора сводить тебя к психологу, — не задумываясь, отреагировала Инес. — Пусть разберется, откуда в твою голову приходят такие безумные идеи».

Я обиделась:

«Не вижу ничего безумного. Он сам мне на это намекнул перед отъездом из Чотоквы!».

«Когда, интересно, ты умудрилась вести с ним такие задушевные беседы?».

«А вот умудрилась!»

Бедная, она даже не подозревает, сколько у нас было задушевных бесед! И тут я вспомнила одну такую беседу, когда Юджин назвал меня шансонисткой или нет, шанданисткой, а может, как-то иначе, не важно. Главное, он объяснил, что шандан — это когда хочешь чего-то добиться с помощью угроз. И я решила попробовать:

«Но я ничего тебе не расскажу, пока ты не встанешь и не поешь мой замечательный супчик!».

«Дожили! — ужаснулась Инес. — Моя собственная дочь меня шандажирует».

Ага, значит шандаж, надо запомнить!

«Твоя дочь вся в тебя! — огрызнулась я, продолжая шандаж. — Разве ты ее не шандажируешь, третий день валяясь в постели без еды и без питья?».

Инес вдруг захохотала и, спустив ноги с кровати, стала нащупывать комнатные туфли:

«Ну и язык! Без руля и без ветрил!».

В восторге от успеха своего шандажа я пустилась вокруг нее в пляс:

«Вся в тебя! Вся в тебя!».

И мы сели к столу вместе, как в доброе старое время. Супчик у меня получился отличный, хоть я его не посолила, и Инес съела полную тарелку с большим аппетитом. Я даже забыла, как я ее ненавижу, и решила сделать ей приятное:

«Давай я тебя причешу, ты наденешь красивое платье и мы пойдем на автобусную станцию есть мороженое».

Она вымыла голову, и я высушила ей волосы феном, уложив красивыми волнами. Это было очень славно, будто между нами не было ни ссор, ни вражды, ни машинки для стрижки. Инес подкрасила губы и сказала, любуясь собой в зеркале: «Правда, я еще ничего?».

Я почти согласилась, потому что волосы у нее успели немного отрасти, и боевая раскраска уже не так ее портила. Она засмеялась, потянулась меня поцеловать, и мне показалось, что у нас наступил мир.

Но мир не наступил, потому что в этот миг робко зазвонил дверной звонок. Я побежала открывать, гадая, не Илан ли явился звать меня есть мороженое.

«Кто бы это мог быть?» — прошептала Инес, бледнея. И добавила мне вслед: «Спроси, кто там, не открывай всем подряд!».

«Кто там?» — заорала я во все горло, глазка у нас не было.

«Посыльный из цветочного магазина», — ответили из-за двери, почему-то по-русски.